Солнце любви
Шрифт:
– Мне не нужен повод, мы друзья.
«Чего я добиваюсь? — спросил себя
Петр Романович. — Лана рассказала про их объяснение после прерванного праздника — не мог он быть одновременно с нею и с проституткой. — и поймал острый, «аналитический», так сказать, взгляд собеседника. — А если объяснение с женой состоялось после убийства?..»
– По роду своей деятельности вы хорошо знаете женщин этого типа.
– У меня не публичный дом.
– Ну, конечно, у вас пляшут святые.
– Не впадайте в фальшивый пафос, вы не святой Иосиф, которого невозможно
– Я перед вами очень виноват, Валерий Витальевич. Но разница между вашим «Китежем» и борделем настолько минимальна.
Аналитик перебил:
– Если грязные деньги идут на благие цели, они очищаются.
– Типично протестантская этика, в данном пункте совпадающая с иезуитской: цель оправдывает средства.
– Нормальная диалектика, которую вы должны были изучать в университете. Впрочем, я не намерен вести с вами философские дискуссии.
– Только скажите: в чем заключается ваша «благая цель»?
– Не скажу. Прощайте.
– Еще несколько вопросов, пожалуйста! Когда на семейном юбилее у Поля начался приступ — помните? — вы сразу спустились к себе?
– Да.
– А Игорь? Вы ведь ушли вместе?
– Нет. Он задержался в прихожей с Ипполитом Матвеевичем.
– О чем они говорили?
– Не подслушивал.
– Валерий Витальевич, вопрос деликатный, но важный для меня.
– Смелее.
– Вы вернулись с застолья расстроенный, объяснились с женой.
Ангелевич перебил презрительно:
– Трусливые взгляды, которые вы бросали на меня, подтвердили мои подозрения: не Платоном вы занимались накануне, а прелюбодейством — определение в вашем духе, правда?
– В библейском. Но почему, скажите, вы не расстались с Ланой сразу, а выжидали месяц?
– Когда созрело решение. Я не привык действовать сгоряча.
– Какие отношения у вас были с Подземельным?
– Добрососедские, — бросил Ангелевич иронически. — Не смертоубийственные.
– Вы у него никогда не лечились? — уныло задал Петр Романович совсем уж прозрачный вопрос, чувствуя, что абсолютную неуязвимость аналитика ему не прошибить.
– Лечился.
– От чего?
– От кашля, — Ангелевич откровенно усмехался. — Понятно, что вас интересуют болезни потаенные, неприличные — такими не страдал.
– Вы в свой «Китеж» пешком ходите?
– Как правило. Машина в гараже при клубе. Неэффективные у вас ходы: алиби на пятницу и субботу подтвердил мой персонал. — Шоумен вдруг поднялся. — Надеюсь, теперь все?
– Пока все.
– Предупреждаю: не приставайте к вашей соседке, это может вам дорого обойтись.
– Верно. Денег на дорогих шлюх у меня нет.
– А на дешевых?
– Ни на каких.
– Горе-христианин не преминет бросить камень, недаром ваше имя Петр [3] .
– Или станет содержать притон.
– В отличие от вас я не претендую на религиозность.
19
Он лежал в высокой, засыхающей от зноя траве за монастырскими стенами: прошли женщины в пестро- белых платочках — кончилась обедня; встречное движение — в условные ворота прошествовали мужики; застучали топоры. Потом показался давешний монах-настоятель в полном облачении. «Батюшка!» — воззвал с земли Петр Романович. — «Если можете, подождите, — ответствовал монах, не удивившись. — Я иду к тяжелобольному». И наконец — на что он так надеялся — появилась Тоня с корзинкой, он нагнал ее, и они уединились в овраге у ручья под благодатной тенью плакучих ив.
3
Петр с лат. камень
– С днем Ангела тебя, Петя!
– Господи, сегодня же двенадцатое!
– Да, Петр и Павел. Пост кончился, я за яичками иду в деревню.
– Я тебя задерживаю?
– Что ты! Твое дело важнее.
– Тонечка, расскажи мне о Маргарите. Она была твоей подругой?
– Ну. да. Из пьющей семьи, жуткое детство.
– О-о, разумеется! — простонал философ. — Соня Мармеладова, в отличие от этих тварей, образ целиком литературный — абстрактный символ жертвенности.
– Петр, я была у них после похорон, и на девятый день приходила, и на сороковины. Ее продала мать, когда Маргарите было четырнадцать.
– Она тебе рассказала?
– Нет, что ты! Они пьяные каялись. Маргарита, видимо, пыталась вырваться из петли, поступила в институт, сняла комнату. Она постоянно твердила: главное — полная независимость.
– Какая может быть независимость у проститутки! — отмахнулся Петр. — Это смешно.
– Страшно. Все-таки по-своему она любила твоего брата.
– Он лежит в морге, она погубила нашу семью.
– Нет, я что хочу сказать, — заторопилась Тоня, отвернувшись; он заметил слезы на глазах, — судмедэсперт установил, что болезнь ужасно запущена — понимаешь? — она специально не лечилась.
– Что за маразм?
– Мне кажется, она была одержима местью.
– К кому?
– К мужчинам. Но ведь до Павлика не дотронулась.
– Каской-то монстр в женском обличье. Да на что она рассчитывала, собираясь венчаться?
– Думаю, до этого дело не дошло бы. Так, красивая мечта, болезненная раздвоенность. Помню, как она купила фату с белыми розочками и все смотрелась в зеркало.
– Сумасшедшая спровоцировала убийство!
– Наверное, она хотела умереть.
– И утащить за собой в могилу кого только можно.
Они замолчали, Тоня плакала, уже не стесняясь, наконец выговорила:
– Почему он не пришел к тебе? Почему он не пришел к нам?
– Самое элементарное объяснение: дома никого не застал, напоролся на Ивана Ильича, и медик, может невольно, направил брата на след. Павел хотел показать мне орудие убийства (так я понял из нашего разговора по телефону), но тот опередил.
– Павел звонил? — воскликнула Тоня. — Как же так получилось?
– Ох, не терзай. Я закрутился еще с одной Маргаритой. Я не узнал его, брат умер для меня восемь лет назад.