Солнце любви
Шрифт:
– Почему?
– Явился тайно мстить.
– Но кто-то отомстил ему.
21
Второй месяц Москва задыхалась от жары, и вечер не подарил отрады, и ни дуновения не донеслось в распахнутые окна, в дверь на галерейку. Он сидел на кухне, глядел во двор и поджидал.
В девятом часу появился Ангелевич в белом смокинге, энергичная походка, затормозил у липы — портсигар блеснул банальным золотом, — закурил, задрав лысую голову к пыльно-желтому
Почти следом из подъезда вылетела прелестная пара, подлетела к «синей птице», оживленно жестикулируя; Ипполит что-то говорил горячо, Варвара смеялась, нырнули в «Мерседес» и унеслись, одарив двор более ощутимым дымком. Спешат на священнодействие в «Китеж», подумалось безразлично, эти трое не интересовали Петра Романовича.
Наконец показался он — поначалу смутным силуэтом в арке — выступил в свет торопливо, невысокий, шустрый, как подросток. Философ вышел в прихожую, отворил дверь — быстрые восходящие шаги — сказал сдержанно, без преамбулы: «Входи!» Игорь, вмиг побледнев, повиновался; проследовали в кабинет, сели — гость на диван — все молча.
– У меня к тебе накопились вопросы.
Игорь кивнул.
– Почему ты скрываешь, что брат жил у тебя?
Ответ звонкий, четкий:
– Потому что он связал меня словом: ничего тебе не рассказывать.
Петр вздрогнул, как от пощечины, до того он был уязвлен.
– Это ложь?
– Рад, что ты догадался и я не нарушаю клятвы.
– Клятвы! — процедил Петр. — Детский сад!
– Не смей! — крикнул Игорь. — Он убит.
– Из-за детских этих идиотских игр!.. — и Петр чуть не впал в неистовство, однако расчетливо спохватился: «Не уподобляйся бесноватому, но по возможности расположи его к себе!» — Рассказывай, Игорек, смерть действительно освобождает от условностей.
– Ты уверен? — опять этот странноватый прицельный взор, как тогда на галерейке.
– Истина. Мне нужна истина.
– Ну ладно. Ты сказал. — Взор смягчился, замутился. — В прошлый четверг под вечер, — начал он монотонно, проникновенно, словно главу из Писания, — я заехал сюда и увидел на нашей площадке человека, и не узнал его «Только не пугайся, — сказал человек. — Никого дома нет — ни дяди, ни брата. Они живы?» Я испугался и узнал. Господи, как я испугался.
И Петр отчего-то затрепетал, и спрятал за спину дрожащие руки.
– Ты. — начал хрипло, — ты позвал его к себе?
– Мы прошли ко мне, и он объяснил мне все.
– Дверь на галерейку ты открывал?
– Что? Не помню.
– Вспомни.
– А. ну да. конечно. Войдя в квартиру, мы чуть не задохнулись от спертого жара.
– Таким образом вас подслушал Подземельный и подписал себе приговор.
– Я тоже об этом подумал после его смерти.
«Не после, а до, — поправил мысленно Петр. — Потому и убил!»
– Как ты хладнокровен, Петр, но я тебя не боюсь. В Завидеево я оставил письмо.
– С признанием?
– Да.
– Но пока ты мой, на этот вечер! Рассказывай.
– Да. Последний твой вечер. Когда Павел осознал, что заключение ему не под силу, то решился на побег. Но они поймали его, ранили и поместили в лазарет. И брат твой, упав духом, пытался наложить на себя руки. Однако доктор спас его и взял к себе санитаром. Они подружились.
– И Павел сумел воспользоваться казенным бланком для извещения о своей кончине?
– Он отрезал все концы, думал — навсегда. Но прошли годы — пришло истинное смирение, свобода от страстей.
– Брат явился не мстить?
– О нет! Он всех простил. Вспомнилось: «Я тебя прощаю, и ты меня прости». На секунды его оставила ненависть к сидящему напротив, и Петр почувствовал прилив слез к глазам, не знающим слез, и отвернулся от воспаленного назойливого взгляда. Однако прошли секунды, и слезы не пролились.
– Павел знал, кто убил его невесту. — Сокровенная пауза, разрешившаяся еще более удивительным утверждением:
– Знал с самого начала.
Петр замер, мучительную духоту пронзил «нездешний» сквознячок.
– Он сказал тебе?
– Подтвердил, когда меня осенило.
– А мне ты скажешь?
После невыносимого молчания архитектор произнес:
– Помни про письмо у отца Платона.
– Мне ты скажешь?
– Скажу.
– Кто?
Философ ждал — словно судьба его решалась! — и услышал:
– Иди. Он тут.
Как под гипнозом он поднялся, сделал шаг.
– Куда идти?
– Он в той комнате.
– Там никого нет.
– Есть. Иди.
Он пошел покорно, прихрамывая, чувствуя, как подгибаются колени. В сером сумраке сияют желтые цветы, издалека доносится «потусторонний» голос:
– Там, в углу.
– Где?
– Отодвинь занавеску.
Что-то зашипело и ударило — часы — не вдруг сообразил, замер от страха, немыслимого, никогда не испытанного. Тихо сдвинул зеленую ткань — распятие на стене — и увидел искаженное в последнем ужасе лицо, и не сразу различил свое отражение в зеркале.
– Сумасшедший! — взревел Петр, на мгновенье свет истины просверкнул в потемках, но состояние транса уже окончилось. — Ты— сумасшедший! И он. Он тоже.
Архитектор сидел, в изнеможении откинувшись на диване, словно все силы его ушли на «эксперимент с зеркалом».
– А кто ты? Ты не сторож брату своему?
– Оставь в покое Священное Писание, демагог! Сегодня я догадался, кто принес сюда розы.
– Я.
– Это садизм.
– Это крошечный укольчик по сравнению с твоими деяниями.