Солнце моё, взгляни на меня...
Шрифт:
Батарея уничтожена. Мы снова ломимся через кусты, теперь в направлении холма. Пройдём по ближним тылам врага, наделаем неразберихи. Чем её больше - тем лучше для нас. Вырываемся на пустошь, я говорю в ПУ:
– Лопатин, как дела?
– Ничего, начальник. Вроде живой.
Я представляю как машинист-водитель отирает пот со лба и лица. Лопатин что-то бубнит, но никак не разберу - что. Собираюсь задать вопрос, и тут к беседе подключается наводчик:
– Начальник, истрачено десять снарядов. Остаток двадцать пять. Прицел и уравнитель работают обычно.
– Понял, Тянь.
Отзываюсь я, а сам думаю - когда это он успел сжечь десять снарядов? Похоже, что во время атаки я так отвлёкся на управление высотной установкой, что забыл считать выстрелы орудия. Как же всё-таки не хватает наводчика на высоткутку! Снова обращаюсь к машинисту:
– Лопатин, а чего ты там бубнил?
– Теплота, говорю, масла растёт. И вторая передача туго включаться стала. Если бой переживём, то прямая дорога на восзавод... Или на переплавку.
Задумчиво
– Осколочные кончились, начальник.
Вот так. И осталось у нас несколько бронебойных. И - всё. Но это ерунда. Прорвёмся. Приказываю:
– Лопатин, вперёд!
Машина как-то нехотя трогается, а меня в башне нещадно мотает. От пороховой вони ест глаза. Открываю крышку в нарушение всех наставлений. В башню врывается свежий воздух и рёв движка. Пусть парни тоже подышат. Высовываюсь из проёма. Пыльный ветер обдувает лицо. Краем глаза замечаю в небе какое-то движение. Запрокидываю голову и на секунду цепенею. Небосвод пересекает след летящего в вышине тяжёлого самолёта. Это точно не мирный. Война же. А у нас бомбовозов нет. Вот-вот впереди покажутся оборонительные линии маньчжур. Но не будут же они бомбить своих?.. Или - будут?!. Вот тебе и дело "Кобра"!.. От самолёта отделяется каплевидный предмет и устремляется вниз. На полпути к земле над предметом распускается купол. Заворожённо смотрю на него, а в мозгу крутится : "-Где-то я уже такое видел...". И вдруг вспоминается виденная ещё в учебке картина о видах сверхмощных бомб. Ой-ё! Захлопываю крышку, чуть не отшибив себе голову, и ору:
– Парни! Держитесь крепче! Щас жахнет!
Сам вцепляюсь в поручни сиденья и зажмуриваюсь. По обычаям от раскрытия купола бомбы до взрыва топливного облака проходит около двадцати секунд. Лопатин и Дари орут:
– Какого банана?!
– Что там?!
Отвечаю:
– Маньчжуры топливную сбросили рядом!. Держитесь, говорю!!
А сам про себя считаю секунды. На восемнадцатой жахает. Бронеход весом под две с половиной тысячи пудов подпрыгивает на добрый аршин, грохается на цепи. Мгновение спустя обратная волна опрокидывает тяжеленную машину как игрушку. Я больно ударяюсь обо что-то рукой и ребрами. Панцирь мелко дрожит - эта дрожь неприятно щекотит внутренности. И вдруг наступает тишина. Только слышно, как сдавленно матерится Лопатин да что-то шипит в двигательном отделении. Я кое-как, кряхтя и сопя, принимаю подобие сидячей позы. Рёбра тут же отзываются тупой болью, которая немного приводит меня в чувство. Башенная крышка оказалась прямо подо мной и я даже чувствую, как больно давит на седалище её защёлка...
– Лопатин! Тянь. Живы?
Зову я хрипло. Надышался пороховых газов всё-таки, горло саданит. Доносится голос машиниста, тоже хриплый:
– Живой вроде. Только застрял как...
Лопатин добавляет неприличное определение тому, как что и где застряло, но я вслушиваюсь - когда отзовётся наводчик.
– Тянь!.. Эй!.. Отзовись! Блин!!.
Не выдерживаю я. Лопатин прекращает возиться и говорит:
– Наверное сознание потерял от удара. Давай выбираться, начальник, из этой железной опы.
Легко сказать - выбираться. Вот чему не учат на занятиях бронеходчиков, так это тому как выбраться из лежащего на башне бронехода. Моя крышка приоткрылась всего вершка на полтора и из щели потянуло запахом горелой травы. Час от часу не легче! Только пожара нам и не хватает.
– Лопатин! Крышку сможешь открыть?.
– Щас попробую...
.Слышится пыхтенье, матюги. Через минуту мрачный голос сообщает:
– Ни-хре-на.
Я встаю, на сколько могу, и через части самозарядника пытаюсь разглядеть место наводчика. Получается плохо, но головой я ударяюсь об одну железяку и чудесным образом вспоминаю об аварийной крышке. Ёшки-матрёшки! Как же я о ней забыл?! Поборовшись минут пять с давно не отпиравшейся защёлкой и приложив по примеру Лопатина несколько непечатных словечек я всё-таки открываю донную крышку. Она откидывается нехотя, с неприятным, резанувшим уши скрипом. Первое, что я вижу - мутная взвесь пыли вокруг. Даже Ярило проглядывает сквозь неё просто жёлтым кружком. Видимость саженей двадцать, не больше. Воняет гарью. Не смотря на всё это я вылезаю из проёма счастливый как червяк, впервые вылезший из норки после долгой зимы. Вдыхаю пыльный воздух полной грудью и меня натурально выворачивает сильный судорожный кашель. Рёбра словно охаживают кувалдами. Постепенно кашель переходит в сипение, я в изнеможении падаю на тёплую броню. Сплёвываю тягучую, с медным привкусом слюну. Отдохнув с минуту и дождавшись когда боль в рёбрах снова станет терпимой, я встаю на днище бронехода и осматриваюсь. Машина лежит почти ровно на башне. Из двигательного отделения уже натекла лужа масла. Вокруг не видно ничего дальше двух десятков саженей- сплошная пелена дыма, гари, пыли. Я спускаюсь обратно в проём, но уже так чтобы спуститься в отделение наводчика. Нащупываю лежащего в неудобной позе Тяня. Прикладываю руку к шее. Сердцебиение и дыхание есть. Уже легче. Собираюсь с силами, потом изворачиваюсь так, чтобы добраться до отделения механика. Всё это время он донимает меня похабными присказками типа "Чем отличается радиовид от женщины?. Радиовид сначала показывает, потом ломается. А женщина сначала ломается, а потом - показывает!". Это у него "откат" такой. Всегда после боя его "пробивает" на похабщину. Я уже давно привык к этим "откатам" и только хмыкаю на самые смешные шуточки. Мне удаётся помочь Лопатину развернуться и пролезть в боевое отделение. Он смотрит на скрюченного наводчика:
– Живой?
– Угу. Давай ты снизу подталкивать будешь, а я сверху тянуть.
Ценой больших усилий и после множества зааысловатых ругательств Тянь оказывается снаружи, я осматриваю его в поисках ран. Видимых повреждений нет. Лопатин выбирается следом. Мы минут десять просто лежим на тёплом брюхе бронехода.
Машинист первым стряхивает с себя оцепенение и садится. Крутит головой:
– Тихо как.
Ещё бы. Тут в окружности нескольких верст как большой метлой прошлись. Тем, кто как мы, в жестянках, ещё могло повезти, а вот пехоте поплохело однозначно. Наверное маньчжуры разгадали смысл дела "Кобра" и выставили тут в качестве видимости заслона тех, кого не жаль - смертников, преступников всяких. А когда наши силы увязли в боях за холм, тогда прилетел большой самолёт, одолженный у богатых южных собратьев, и сбросил одну топливную бомбу. Может даже опознавательные знаки на самолёте не перекрашивали. Кто ж теперь узнает? Итог этого "сражения" очевиден - у Амурского княжества больше нет боеспособной рати. Я ещё удивлялся отсутствию вражеских воздушных сил! А ведь раньше маньчжурские винтокрылы не упусканли случая сжечь пару-тройку амурских бронеходов. Да и удивил неточный и неслаженный огонь пушек. Теперь всё встало на свои места. Если изначально планировалось применить ТБ, то маньчжурам не резон было подставлять под удар своих лётчиков и обученную пехоту. Потому и бронемаши мало было - выставили неисправное дерьмо, которое хотя бы с места может стрелять. М-да. Обделалась по-полной Главная ставка амурского княжества. Да и будет ли вообще такое государство? Маньчжуры теперь могут безбоязненно выдавливать остатки наших войск хоть в Сибирское княжество, хоть в Приморское ханство, хоть - в океан. Повстанческими действиями их вряд ли напугаешь. Хреновое дело. Лопатин возится, лезет в прием. Несколько минут слышно его бормотание и звяканье металла. Наконец он снова появляется в проёме и с лязгом кладёт на днище три укороченных самострела и подсумки с запасными обоймами.
– Как думаешь, начальник - куда нам теперь
Хороший вопрос. Пробиваться к нашим, конечно. А где эти "наши"?. И я не знаю.
– Поищем для начала выживших...
– Есть. А с парнишкой что делать?..
Показывает Лопатин глазами на наводчика. Действительно, а что? Оставлять его в беззащитном положении не хочется, но и идти на поиски в одиночку нельзя. Сердито хватаю самострел, заряжаю. Всё это для того, чтобы скрыть свою растерянность. Вдруг слышится чихание, раздавшееся неожиданно - как выстрел. Тянь осторожно садится и ощупывает себя. Мы с удивлением смотрим на него, а он на нас:
– Долго я в отключке валялся?
– Не очень. Ты как?
– Неплохо. Вроде...
Неуверенно сообщает раскосый наводчик, щурясь на Ярило. По пыльным щекам пот проложил грязные дорожки, чёрные волосы слиплись и торчат из под шлема неопрятными колючками. Тянь Пинг - чистокровный сяньюн. Не смотря на азиатскую внешность, спутать его с маньчжурским мучином сложно. Сяньюни более высокие, худощавые, с приятными чертами лица, светлой, почти европейской или словенской кожей. Мучины же, населяющие Маньчжурию и большую часть Поднебесной, более низкорослы, коренасты. Черты лиц их обычно более азиатски, так сказать. Глаза узкие, скулы широкие. Кожа их более тёмная, жёлто-бронзовая. И те, и другие - азиаты, но так сильно отличаются... Я всё ещё думаю как поступить. Из раздумий выводит голос наводчика:
– Начальник, я в порядке. Честно.
Тянь встаёт и подхватывает один из самострелов. Лопатин тоже встаёт:
– Вот видишь, командир, как хорошо. Мы на разведку сходим, а ты машину посторожишь.
– Блин...
Успеваю выдавить я и начинаю смеяться, а вернее - ржать. Даже боль в рёбрах не останавливает. Тянь отстаёт всего лишь на секунду и тоже смеётся взахлёб, размазывая слёзы по грязным щекам. Лопатин пожимает плечами и дожидается - когда наше ржание перейдёт во всхлипы?
– Серьёзно, командир. Куда ты со своими рёбрами? А мы быстренько.