Солнце на стене
Шрифт:
— Ты тоже во вторую смену? — спросил я.
— Во вторую.
— Как на заводе, нравится?
Биндо посмотрел мне в лицо своими светлыми глазами, хмыкнул:
— Не темни… Чего надо?
Я хотел было спросить про ящик, но в самый последний момент что-то меня удержало. Глаза у Володьки холодные, настороженные. Все еще не может забыть, как я его с Климом оставил на дороге. Он ведь не знал, что мы с Сашкой махнули в город. Вернулись утром, а часа через два появился Биндо. Как он добрался, я не знаю. А Клим пришел к обеду. Вечером, когда мы с Сашкой, невыспавшиеся, смертельно усталые, пришли ужинать, наши пожитки сиротливо лежали на крыльце. Последние дни мы жили у конюха.
— Как заработки? — спросил я.
— Взаймы дать? — усмехнулся Биндо.
— Буду иметь в виду.
Он снова посмотрел мне в глаза и, немного поколебавшись, сказал:
— Девчонку твою опять с этим… видел. Вчера. На такси куда-то ехали.
— Послушай, Биндо…
— Намекнул бы там, в деревне, я бы начальничку из института темную устроил…
— Какое тебе до всего этого дело?
— Хлопаешь, Ястреб, ушами… Противно смотреть! — сказал Биндо и ушел. Я даже не рассердился. Уселся на блестящий рельс и задумался. Вспомнил нашу последнюю встречу с Олей там, в деревне…
Сгрузив в поле зерно, я погнал машину к озеру. День был жаркий, и пот лил ручьями. Солнце нагревало железный верх, и в кабине можно было поджариваться. Поставив машину, я разделся и бухнулся в воду…
Когда вышел на берег, увидел Олю. Она сидела на березовом пне и смотрела на меня. Купальник лоснился от воды. Пышные волосы туго стянуты мокрой косынкой. Впервые я увидел ее без платья. Кожа у нее гладкая и золотистая. Вот такая стройная, гибкая выходит она на сцену и под звуки вальса делает упражнения с обручем или лентой… Она молчала. В ее глазах я увидел себя. Совсем маленького. Крошечного.
— Ты хорошо плаваешь, — сказала она.
Я молчал.
— Помнишь, я к тебе ночью пришла? Просила отвезти меня домой…
Еще бы я не помнил ту ночь!.. Мне нужно было завести машину и увезти ее. А я, дурак, полез целоваться.
— Почему ты меня не отвез? — спросила она.
— Что изменилось бы? — сказал я. — От себя не убежишь…
— Ты очень мудрый, Андрей… У тебя железная логика… Я ненавижу твою рассудительность и логику! — В ее глазах гнев. Волосы упали на золотистые плечи, закрыли лицо. Она вскинула руки и убрала волосы. — Ты толстокожий бегемот. Ты не романтик. Тебе все ясно и понятно. Слишком все ясно. Кажется, Маяковский сказал: кто ясен, тот просто глуп! На белое ты говоришь — это белое, на черное — черное… А есть люди, которые в одном обычном цвете различают все цвета радуги…
— По законам железной логики ты должна быть счастлива, — сказал я. — Тебе повезло. Ты встретила такого человека.
— Я ненавижу тебя… Слышишь, ненавижу!
И все равно я смотрел на нее с удовольствием. Она ненавидела, а я любил. И оттого мне становилось все хуже. Зеленая тоска схватила за душу.
Я подошел к машине, натянул на мокрые трусы брюки, надел рубашку. Достал из кармана узкий коричневый пояс и принес ей.
— Вот возьми, — сказал я. — Ты потеряла пояс.
Она вырвала из моей руки пояс. Взмахнула им, будто хотела хлестнуть по лицу.
— Ты шпионил?! — почему-то шепотом спросила она, глядя на меня с презрением.
— Случайно нашел в лесу, — сказал я.
Повернулся и пошел к машине. Включив мотор, тронул грузовик с места. Перед радиатором выросла молодая бледно-зеленая березка. Мне бы свернуть в сторону, но я, закусив губу, наехал на нее. Березка пошатнулась, горестно взмахнула ветвями и с треском переломилась. Острый обломок гулко процарапал днище. Мне до сих пор жалко эту безвинно погибшую березку…
Позади будто выстрелили из самопала, я так и подскочил на своем рельсе. Это Мамонт чихнул. Вид у него был, как всегда в таких случаях, смущенный, а нос покраснел. В руке коробочка с нюхательным табаком. Помаргивая, начальник цеха смотрел на меня и, по-видимому, собирался выпалить из второй ноздри.
— Ну вы и даете! — вырвалось у меня.
— Бросать придется, — сказал Никанор Иванович. — Есть один человек, который не хочет, чтобы я нюхал… Вредная, говорит, это привычка, анахронизм. Уж лучше, говорит, кури…
— Жаль, — сказал я. — Вы так чихаете…
— Вот последняя табакерка… Этот человек говорит: не бросишь нюхать — не выйду за тебя замуж…
— Вот оно что! — сказал я.
Года два назад от Никанора Ивановича ушла жена. Я ее никогда не видел, но Карцев — он жил по соседству с ними — говорит, что красавица. Она сошлась с главным инженером, бросила Мамонта и укатила в Днепропетровск. Главный из-за нее перевелся на другой завод. Наверное, действительно красавица. Никанор Иванович первое время сильно выпивал, а потом перестал. Выпивал в одиночку, дома, запершись на ключ. Не хотел никого видеть. О жене никогда не вспоминал. Детей у них не было. Свою двухкомнатную квартиру обменял с мастером из котельного на однокомнатную. У того большая семья.
Мамонт присел рядом на рельс, повертел в руках желтую коробочку с табаком, открыл ее ногтем, посмотрел и снова закрыл.
— Она очень хорошая женщина, — сказал он. — Врач. Детишек лечит… Ей уже под сорок, а мне через два года полвека!
— Нормально, — сказал я.
— Дело не в этом… Ты, пожалуй, не поймешь…
— Я постараюсь, — сказал я.
Я понимал, что Мамонту хочется поговорить по душам, но какой я советчик в этих делах?
— Пока на заводе — кругом люди, разные дела, — продолжал он. — А потом дома один… Ночь, а ты не спишь и совсем один… Когда нет у тебя дома, семьи — это очень плохо.
— Я не знаю, — сказал я.
— Ты видел, какое у Валентина было счастливое лицо?
— Он так хотел сына, — сказал я.
— Не хочу помирать, не оставив после себя ростка.
— Женитесь, — сказал я.
Мамонт быстро открыл коробочку, прихватил толстыми пальцами щепотку и ловко зарядил обе ноздри. Вскочив с рельса, задвигал густыми черными бровями и свирепо воззрился на меня. Щеки у него кирпичного цвета, один глаз немного больше другого. Черная прядь волос прикрыла красноватый рубец на лбу. Да, красавцем нашего Мамонта не назовешь. Зато от всей его массивной фигуры веяло завидной силой.
— Это у вас сейчас все просто. Сходил на танцульки, познакомился и — повел… А создать семью, это, брат, не каждый сможет.
— Тогда не женитесь, — сказал я.
— Табак — это, конечно, пустяк, — сказал Мамонт, разглядывая на ладони табакерку. — Она просто пошутила. Вот ведь какое дело… Пока жил один — привык ночью нюхать… Конечно, чихнешь разок-другой, — а какие сейчас стены делают? Ну, соседи и стучат. А вдвоем жить будем, что тогда? Напугаешь человека…
— У кого слабые нервы, Никанор Иванович, заикаться будет.