Солнце в рукаве
Шрифт:
Но это еще не все. Не так давно я шел по Старому Арбату – просто слонялся. Надо было убить свободный час между клиентами. И вот я рассматривал мазню уличных художников, улыбался встречным хиппи и вдруг заметил странного молодого человека. Он был какой-то отрешенный, в странной домотканой рубахе, кое-как обритый наголо, босой, грязный и глаза пустые. А в руках – непальская поющая чаша, бронзовая. Как ее не отобрали маргиналы, я не знаю. Я к нему подошел, спросил, не нужна ли помощь, но он как будто бы и не слышал меня, смотрел сквозь… Не буду тебе рассказывать, что мне стоило найти родственников. Выяснилось, что он был студентом философского факультета МГУ, четыре года
– Все это интересно, – не выдержала Надя. – Только одно не возьму в толк. При чем здесь я?
– Я протягиваю тебе соломинку. Если не дура – бери, – серьезно сказал Борис.
Надя сначала тупо посмотрела на настоящую соломинку, коктейльную, которой он помешивал кофе, и только потом поняла, что его слова – аллегория.
– Что? И от чего же ты собираешься меня спасать? Я же не прыгаю с крыши. И не даю обетов молчания. Я – обычная девушка, работающая, семейная, скоро буду и детная.
Надино обиженное возмущение его почему-то рассмешило.
Смеющийся Борис был вылитый Кларк Гейбл – та же характерная линия бровей, те же глаза с поволокой, он даже голову откидывал точно так же. Хотя не исключено, что нарочно репетировал перед зеркалом, все же он очень странный.
– Спасать? Спасать я тебя, Наденька, не собираюсь. Я просто знаю, что ты – третий человек, о котором говорила та женщина на горе Кайлаш. Ты, конечно, сейчас обдумываешь план бегства. Наверное, нам и правда лучше сейчас попрощаться. Чтобы ты спокойно могла все обдумать, переварить, ночь с этим всем переспать. И даже не одну ночь. А в следующую среду мы опять здесь встретимся, если захочешь. Я в любом случае буду тебя здесь ждать. А ты приходи, если сочтешь нужным.
– Ладно, – несколько разочарованно протянула Надя. – Тогда я пошла?
– Постой… Хочешь скажу тебе, почему я все-таки обратил на тебя внимание? Что меня толкнуло в спину, в самый первый момент?
– Ну! – Она придвинулась ближе, их головы сблизились над крошечным столиком кофейни.
– Твой шарф, – прошептал Борис, и в тот момент он был похож не на Кларка Гейбла, а на умалишенного, сбежавшего из-под больничного ареста. – Помнишь, какой на тебе был в тот день шарф?
Надя помнила. Это был ее любимый шарф, купленный тысячу лет назад в эзотерическом магазине «Белые облака». Он был грубо сшит из разноцветных кусочков безымянными тибетскими умельцами. Вернее, не такими уж умельцами, потому что сама Надя сшила бы подобный шарф в тысячу раз аккуратнее. Она уже не смогла бы вспомнить наверняка, зачем отдала за кривоватую поделку полторы тысячи рублей. Но шарф неожиданно прижился. Она его нежно полюбила и носила часто – то традиционно вокруг шеи, то на голове, на манер хиджаба, а однажды даже скрутила его в тюрбан.
– Твой шарф был таким же… Таким же, как на той женщине в горах. Только у нее была покрыта голова. Но пока мы разговаривали, он соскользнул на плечи. Она его поправляла, поэтому я и запомнил… Точь-в-точь такой шарф… Сначала я обратил внимание на него, а потом увидел твои глаза… Глаза больной собаки.
Беременность замедляет время. Окружающие вдруг начинают казаться бестолково суетливыми, угловато неловкими. Плывешь среди броуновского движения никчемных человечков неповоротливой белобокой шхуной. Смотришь сонными глазами из-под разросшихся бровей: у кого-то контракт, у кого-то – новый любовник, у кого-то – юбилей, кто-то летит в Барселону на выходные. А у тебя пупок распускается, и больше ничего.
Чтобы хоть как-то успокоить сердце, Надя записалась на йогу для беременных. Марианна посоветовала. «У тебя откроются чакры, и все сразу встанет на свои места!» – с авторитетным видом сказала она. Правда, когда Надя спросила, что такое чакры, Марианна сначала смутилась, потом разозлилась, а потом и вовсе скомкала разговор, напоследок обозвав подругу темной деревенщиной.
В возможность открытия чакр (а если честно, то и в их наличие) Надя не верила, но на занятие решила пойти – из любопытства. И с тайной надеждой познакомиться с кем-нибудь, кто тоже ждет ребенка. И может быть, Наде повезет, и та, другая, потенциальная подруга, тоже будет бояться стать мамой. И они смогут часами это обсуждать.
Но другие беременные, пришедшие на занятие, казались забавными куклами, одинаковыми в беззаботной своей улыбчивости, в блеске ухоженных зубов, в пряничной нарядности. У всех – разноцветные, как леденцы, спортивные костюмы и яркий педикюр. Они обсуждали мужей, диеты и йогические асаны – и все это в щебечущей интонации. Стайка круглобоких нежных тропических птиц.
Надя была чужаком, это сразу чувствовалось. Унылая, серая и нервная, она пришла на первое занятие в растянутом синтетическом костюме, с томиком Лимонова в руках, не смогла поддержать разговор о пользе озоновой терапии (разговор этот ей бросили снисходительно, как собаке кость) и весила больше двух любых посетительниц клуба вместе взятых. Она казалась пришельцем с другой планеты – оттуда, где слякоть, низкие облака и ядовитые кислотные дожди. Зачем-то эмигрировала в их солнечный рай, принеся с собою частичку тоскливого мрака.
Преподавательница – похожая на балерину грузинка с двумя тяжелыми косами – тоже была не Надиной крови. Она хорошо знала своих учениц: у кого-то, поздоровавшись, спросила, как дела в банке супруга, у кого-то – куплен ли дом в Черногории, у кого-то – как прошла липосакция коленей.
Наде подумалось, что Марианна сумела бы найти общий язык с этой диковинной стаей. Марианна им бы понравилась.
Она устроилась в углу, стесняясь собственной неповоротливости. Только честолюбие мешало ей уйти до начала занятия.
Надя любила быть честной – по крайней мере с самой собою. Быть честной – больно. Лучше относиться к себе как к любимому ребенку – с восторженным умилением и необъяснимой любовью. Надя же привыкла оценивать себя объективно, и это всю жизнь ей мешало.
И глядя на этих довольных жизнью, светящихся от сытости женщин, она вдруг осознала свою ущербность. В очередной раз почувствовала, насколько неправильна и убога ее жизнь, особенно по сравнению с теми, у кого все сложилось. Почему так? Когда это началось? Сама ли она виновата, или ее воспитали с таким самоощущением и теперь все и всегда будет невпопад?
Многие женщины должны были родить со дня на день – они и не пытались скрыть огромные тугие животы, наоборот – с гордостью обтягивали их цветастыми футболками. Но самой неповоротливой была все же она, Надя. Когда преподавательница показывала правильные позы – асаны, – казалось, что это проще простого. Но Надя была как деревянная, тело не слушалось. Громко, как сухие ветки под сапогом, хрустели суставы. Болела шея, затекла спина.
– Женщина… – преподавательница, разумеется, не запомнила ее имя, – вы бы зашли ко мне после занятия. Вы же знаете, что тело отражает происходящее в нашей жизни, и я боюсь, что…