Солнечная
Шрифт:
Никому не дано предугадать, на какую из житейских тревог обратит свое внимание бессонница. Даже среди дня, в оптимальных условиях, человек, как правило, не выбирает, из-за чего он будет переживать больше всего. В данную секунду, в предрассветных зимних сумерках, помимо здоровья, денег, работы, маячащего аборта и подстерегающей внезапной смерти его мучила, как заноза, мысль об этом лекторе или профессоре в отеле «Савой» – как там бишь его, Лемон, нет, Меллон, – нагло обвинившем его в неоригинальности, в обмане, в плагиате. Хотя настоящим вором был он, Меллон, спешивший присвоить себе подлинный опыт Биэрда, чтобы свести его к объекту академического интереса, к учебному примеру распространенной ошибки, к лакомому пирожному, пущенному по кругу, как похабный анекдот. Он увидел, как его рука, направляемая бессонницей, легко вытянулась, словно на шарнирах, и стала сжиматься вокруг горла Меллона, пока тот не пал на колени и не прохрипел свои извинения. Биэрд мог впасть в ярость, но он никогда ни на кого не нападал, даже в детстве. Зато во сне он огорошивал своих
Например, его увлекла одна идея, и он хотел, чтобы его коллега Тоби Хаммер отнесся к ней со всей серьезностью. Хитроумная схема по обогащению углеродом в скором времени будет реализована в Европе и когда-нибудь, возможно, в США. Идея заключалась в сбросе сотен тонн железных опилок в океан для обогащения воды и распространения планктона. По мере роста последний поглощает все больше двуокиси углерода из атмосферы. Можно высчитать точные объемы для получения кредитов под химически чистый уголь, который будет продаваться по схеме предприятиям тяжелой промышленности. Если угольносжигающая компания закупит приличную долю, она сможет на законных основаниях заявить, что с точки зрения выделения двуокиси углерода у нее чистое производство. Важно опередить конкурентов, прежде чем окончательно сформируется европейский рынок. Нужны суда и запасы железных опилок, нужно определиться с местами сброса, ну и, конечно, обойти все инстанции. Без Тоби Хаммера тут никак. Кое-кто из морских биологов, наверняка вынашивающих собственные тайные планы, прослышал о его идее и тут же поднял в прессе крик, что вмешательство в первое звено пищевой цепи опасно. Этих господ надо обезоружить с помощью неопровержимых научных доводов. Биэрд уже заготовил две статьи для публикации и только ждал подходящего момента.
Запахнувшись в красную тогу и восседая на троне посреди ночного безмолвия, он взором императора окидывал недавнее прошлое. Идея с железными опилками воскресила все то достойное и важное, чем он занимался, и лишний раз напомнила, что нельзя позволить сбить себя с курса. Он приобретет в Нью-Мексико двести гектаров земли. Там проложены допотопные линии электропередачи на шатких деревянных столбах, зато они в рабочем состоянии, и еще там есть надежный источник воды. В один прекрасный день стеклянные панели, начиненные свернутыми прозрачными трубочками и обращенные к солнцу, накроют местные луга сияющим морем и начнут производить водород и кислород из света и воды за гроши. Компрессоры закачают водород в огромные резервуары. Вновь соединившись, кислород с водородом приведут в действие генераторы на топливных батареях. Денно и нощно электростанция будет снабжать энергией город Лордсбург и освещать неоном его главную улочку. А затем, по мере наращивания мощностей, подключатся соседние города – Редрок, Верден, Коттон-Сити и, под занавес, Силвер-Сити. И мир, прозрев, бросится к нему со всех ног.
Наконец он слез с трона, запахнулся в халат и, миновав темную гостиную, где ему пришлось перешагивать через свои вещички, вошел в кухню. Здесь он постоял в полутьме перед холодильником в человеческий рост и наконец нерешительно потянул за полуметровую ручку. Дверца зазывно распахнулась с тихим чмокающим звуком наподобие поцелуя. Полочки были изящно подсвечены и поражали разнообразием, такой стеклянный небоскреб ночью, есть из чего выбирать. Между итальянским салатом радиккио и баночкой домашнего джема, в белом горшочке, накрытом серебряной фольгой, лежали остатки куриного рагу. А в морозилке обнаружилась полукилограммовая упаковка шоколадного мороженого. Как раз немного оттает, пока он закусывает. Он достал из выдвижного ящика большую ложку (сгодится для того и для другого), уселся за стол и, снимая фольгу, почувствовал, как к нему возвращаются силы.
Часть третья
2009
Тот факт, что Майкл Биэрд – единственный ребенок в семье, ни у кого не вызывал удивления, да он и сам первый признался бы, что братские чувства ему неведомы. Его мать Анжела, костлявая красотка, души в нем не чаяла, и еда была способом выражения ее любви. Она упаивала его молоком из бутылочки, с добавкой по первому требованию. За четыре десятилетия до получения им нобелевки по физике он вышел в лидеры окружного соревнования для младенцев в категории от новорожденных до шестимесячных. В те суровые послевоенные годы идеалы младенческой красоты ассоциировались главным образом с жировой массой, тройным подбородком а-ля Черчилль, мечтами о конце карточной системы и наступлении эры изобилия. Бэбиков демонстрировали и оценивали, как призовые кабачки, и в 1947-м пухлявый и жизнерадостный Майкл обскакал всех.
Надо сказать, для представительницы среднего класса и жены биржевого маклера выставить своего младенца на конкурс во время большого деревенского праздника, вместо того чтобы покупать с лотков домашние пироги и пряную индийскую стряпню, было чем-то из ряда вон. Видимо, она не сомневалась в его победе, как впоследствии, по ее собственному признанию, точно знала, что он получит стипендию в Оксфорде. После его перехода на твердую пищу и до конца жизни она готовила для него с той же беззаветностью, с какой когда-то держала перед ним молочную бутылку, и в середине шестидесятых, несмотря на свою болезнь, экспериментировала с новыми блюдами по случаю его редких приездов домой, за что вполне заслуживала голубой ленты Святого Духа от кулинарии.
Генри Биэрд был худощав, с обвислыми усами и зализанными назад каштановыми волосами; его темные твидовые костюмы казались на размер больше положенного, особенно в области шеи. Он обеспечивал свою маленькую семью всем необходимым, по тогдашней моде был суров в проявлениях отеческой любви и избегал физических контактов. Притом что Биэрд никогда не обнимал Майкла и лишь изредка мог ласково положить руку на плечо сыну, он дарил ему все, что полагается: детский конструктор и наборы для химических опытов, детали для сборного радиоприемника, энциклопедии, авиамодели, а также книги по военной истории и геологии, биографии великих людей. Он хорошо повоевал: сначала младшим офицером в пехоте под Дюнкерком, в Северной Африке и на Сицилии, а затем, уже в ранге подполковника, получил медаль за высадку союзнического десанта в Нормандии. Концлагерь под Бельзеном он увидел через неделю после его освобождения, а по окончании войны провел еще восемь месяцев в Берлине. Как многие мужчины своего поколения, он помалкивал о фронтовых делах, наслаждаясь послевоенными буднями с их покойной размеренностью, упорядоченностью и растущим благосостоянием, а главное, отсутствием опасности – короче, тем, что будут находить затхлым все, кто родился в первые мирные годы.
В пятьдесят втором, когда ему стукнуло сорок, а Майклу было пять, Генри Биэрд ушел из коммерческого банка в Сити и вернулся к своей первой любви, то бишь праву. Он стал партнером в старой адвокатской фирме в соседнем городке Челмсфорде, где и проработал до пенсии. Внезапную перемену и освобождение от необходимости ежедневно добираться до Ливерпуль-стрит он отпраздновал покупкой подержанного «роллс-ройса силвер клауд». Эта голубая машина прослужила ему тридцать три года, до самой смерти. С позиций зрелого мужчины, испытывающего задним числом некое чувство вины, его сын оценил сей широкий жест. Вот только жизнь провинциального поверенного, занятого составлением нотариальных актов и заверением завещаний, погрузила Генри Биэрда в состояние еще большего покоя. По выходным он ухаживал за розами, или занимался машиной, или играл в гольф с другими членами «Ротари клаб». Свой брак без любви он флегматично принимал как плату за жизненные блага.
Примерно об эту пору Анжела Биэрд начала серию своих любовных романов, которая растянулась на одиннадцать лет с гаком. Юный Майкл не заметил каких-то внешних проявлений враждебности или внутреннего напряжения в доме, а впрочем, он не отличался особой наблюдательностью или чувствительностью, к тому же после школы он в основном торчал у себя в комнате: читал, или что-то строил, или клеил, позже всецело посвятил себя порнографии и мастурбации, а еще позже – барышням. А в семнадцать лет он не заметил, что его мать, выдохшись, вернулась в лоно брака. О ее приключениях он услышал, когда ей было уже за пятьдесят и она умирала от рака. Похоже, она вымаливала прощение за его исковерканное детство. К тому времени он заканчивал второй курс в Оксфорде, голова его была забита математикой и девицами, физикой и гулянками, так что он сразу даже не понял, о чем идет речь. Она возлежала на подушках в отдельной палате на девятнадцатом этаже больничной башни с видами на осваиваемые солончаки в окрестностях Канвей-Айленд и южный берег Темзы. Он был уже достаточно взрослый, чтобы понимать: если он скажет, что ничего такого не замечал, то тем самым оскорбит ее. Или даст понять, что он не тот человек, перед которым надо извиняться. Или что он не представляет, как можно заниматься сексом после тридцати. Он держал ее руку в своей и легкими пожатиями сигнализировал о своих теплых чувствах, приговаривая, что ей незачем просить у него прощения.
Уже дома, когда он пропустил с отцом три стакана виски на сон грядущий и ушел в свою старую комнату, где улегся, одетый, на кровати и припомнил все, что она ему нынче поведала, он наконец осознал подлинный масштаб ее достижений. Семнадцать любовников за одиннадцать лет. Подполковнику Биэрду на то, чтобы испытать все мыслимые удовольствия и опасности, понадобилось тридцать три года. Теперь пришла очередь Анжелы. Любовные эскапады можно считать ее военной кампанией в пустыне против Роммеля, ее высадкой союзнического десанта в Нормандии и ее Берлином. Без них, объяснила она Майклу, возлежа на подушках, она бы себя возненавидела или вовсе повредилась рассудком. Впрочем, она и так себя ненавидела за то, чтo, как ей казалось, по ее милости претерпел ее единственный ребенок. Наутро он вернулся в больницу, чтобы сказать ей, пока она сжимала его руку в потной ладони, что счастливее и безмятежнее детства, чем его, трудно себе вообразить, что он ни разу не ощущал себя заброшенным и не сомневался в ее любви, что так хорошо его потом уже никогда не кормили, что он гордится ее, как он выразился, аппетитом к жизни и надеется, что его унаследовал. Впервые он произнес настоящую речь. Эта полуправда и четвертушки правды были вершиной его красноречия. Через полтора месяца ее не стало. Само собой, ее романы были для отца и сына запретной темой, но даже годы спустя, проезжая через Челмсфорд или соседние городки, Майкл невольно спрашивал себя, не является ли этот старичок, ковыляющий вдоль дороги, или вон тот, сутулящийся на автобусной остановке, одним из тех семнадцати.