Солнечные колодцы
Шрифт:
Была со мною боль России —
Без ярких красок, ярких слов.
Все было серое.
Шинели
И грозовые облака.
И серые ветра шумели
Над серым отблеском штыка.
Холстами серыми
Проселок
За серым лесом пропадал.
И серый дым
Кружил по селам,
И серый пепел оседал.
Тонуло солнце дымным шаром.
Не слыша птичьих голосов,
В огне рябиновых пожаров,
Во мглистом сумраке лесов...
И вот теперь,
Когда мне
Дано все то, что надлежит,
Я не могу уйти от слова,
Что рядом с памятью лежит.
Я не могу уйти от сердца.
И даже в радости
Нет-нет
Да промелькнет тот самый,
Серый
И монотонно-горький цвет.
И прозвучит рассветной ранью
Навеки близкая земля,
Что не в масштабе мирозданья,
А в грустной песенке шмеля.
1966
***
Будет слово, —
Было бы полслова,
От которых слово родилось…
Ждет меня Надежда Ковалева,
Ждет, ветрам открытая насквозь.
Ждет меня, сама того не зная,
Верит и не знает, что — в меня,
О себе порой напоминая
Светлой зорькой начатого дня.
Та заря восходит,
Освещая
Дней моих слепые пустыри.
Только я живу,
Не замечая
Этой потревоженной зари…
Лихорадит древнюю планету,
Много бед и много слез на ней.
Я обязан рассказать об этом
В суматохе проходящих дней.
Потому-то розовые краски
Опадают с чистого листа,
И душа уже не жаждет ласки,
И над ней не властна красота.
Я иду сквозь годы.
Как сквозь плети,
В седине,
Как в пепле и золе, —
Будто я не три десятилетья,
А три века прожил на земле.
Возвращусь ли к ясным зорям снова,
Смою ль в раны въевшуюся соль,
Коль под сердцем
Вызрели полслова,
Сердцу причиняющие боль?
И мои глаза туманит память,
Рот кривит от боли и обид:
Мир,
Что создан чистыми руками,
Пятна грязи бережно хранит.
Значит, вновь со мной на этом свете
Вдовьи слезы и сиротский плач.
Все мое…
И бродит по планете
Прошлых лет и будущих
Палач.
Я хочу его ясней увидеть,
Чтобы быть ошибки не могло!
Ненавидеть — значит ненавидеть,
Не беда, что это тяжело…
Вот и гаснет радужное слово,
Только ты в затмения не верь.
Жди меня, Надежда Ковалева,
Жизнь мою по пустырям не мерь!
Я к тебе приду,
Нагорююсь вдоволь, нагрущусь.
Если не приду к твоим рассветам,
То к твоим закатам возвращусь.
Рожь отколосится. Отгуляет.
Лен голубоглазо отцветет.
И кукушка голос потеряет,
И ромашка под косой падет.
Лилии над утреннею речкой
Надолго растают, будто снег…
И на загрустившее крылечко
Ступит самый грустный человек.
Ты не удивляйся,
Если это
Может быть…
А если не приду,
Значит я на древнюю планету,
Веря в нашу молодость, паду…
Помнишь,
Как шумела рожь густая,
Жаворонок резал синеву
Память — не снега, она не тает.
Я давно той памятью живу.
Открывались ясные просторы,
В лозняке туманилась река.
И давил на наши плечи город,
Каменно давил, издалека.
Все проходит…
Все приходит снова.
В суматохе уходящих дней
Ждет меня Надежда Ковалева,
Ставшая тревогою моей…
Может, я ее придумал.
Может,
Ей еще родиться не пришлось…
Что ж она мою судьбу тревожит,
Всем ветрам открытую насквозь?..
Что, как даже осенью угрюимой
Я к тебе не отыщу пути?
Та прости,
Что я тебя придумал,
Ты меня, пожалуйста, прости.
Не сердись, веселый человече.
Одному мне боль утрат хранить:
Я три века,
Что взвалил на плечи,
Не имею права уронить.
Не имею права
На другие
Плечи
Этот груз переложить…
Три десятилетия России
Надо было все-таки прожить.
И прожить
Не птахою на ветке,
Не ужом, петляющим во мгле, —
Так прожить,
Чтоб мирно спали предки
В самой что ни есть сырой земле.
Чтоб тебе, Надежда Ковалева,
Солнечно, безоблачно жилось.
Потому
Мне дороги полслова,
От которых слово родилось.