Соловьи не поют зимой
Шрифт:
Огромный волк, тоже выбравшись на траву, отряхнулся и перевоплотился в человека — как-то сразу, неожиданно. И Яника замерла, испытав новое потрясение. Это же он! Тот самый парень, пригожий молодой купец-странник… Пожертвовав собой, он добыл для нее чудесное зеркальце. А ведь она даже имени его не запомнила…
— Ты… — произнесла неуверенно… — Как же тебя?..
— Всеслав я, — улыбнулся старый знакомый. — В святом крещении — Василий.
— Всеслав! — имя вспыхнуло в памяти, и тут же припомнилось всё до мелочей, словно и не было потом этих бесконечных тёмных лет… И как горели зелёные глаза молодца, когда просил испытать его, и с каким победным видом зеркало принёс… а потом Карачуну
Сейчас Всеслав казался парнем из нынешнего времени. Его верхняя одежда не походила на шубу. Без шапки, нет усов и бороды. Но это его светлые кудри и лукавые глаза, и озорная улыбка, и красивые, манящие к себе губы…
Всеслав снял свою длинную куртку и бросил Янике.
— Прикройся, молю. Я ж не могу на тебя так-то смотреть спокойно… — и говорил он иначе, но это ведь его густой звучный голос…
— Всеслав… Ты живой, — шептала Яника в потрясении. — И я живая…
— Живые мы… пока дракон на нас внимания не обращает. Так что давай-ка, моя драгоценная, в другом месте поговорим. Держись за меня крепче.
С этими словами Всеслав уверенно обнял Янику, словно всегда это делал. И они исчезли…
Многое случалось в бесконечно длинной жизни колдуньи, ставшей нежитью, но такого, чтобы два раза за день перекинуло из одного мира в другой… не то что не бывало, а даже не мыслилось.
Тем не менее, это было правдой. Мощь русского Запределья перенесла Янику и Всеслава к прохладному подножью седой горы, стоящей на синих тучах. По ним можно было ходить, и ноги по щиколотку утопали, как в густом киселе. Постоянно менялись запахи — вот повеяло зимней свежестью и снегом, а вот уже сладкий аромат весенних цветов разливается вокруг, а теперь — что-то терпкое, вроде заморских пряностей…
Тучи то и дело вздымались, волнуемые живыми ветрами — крылатыми юношами в разноцветных одеждах, с развевающимися по воздуху длинными кудрями. Они не обращали внимания на пришельцев, то возносились на самый верх горы, то слетали к её поросшему буроватой травой подножью.
А на самой вершине неподвижно сидел на высоком камне беловолосый старец с серыми крыльями, и длиннющая борода его шевелилась, ловила потоки воздуха, то и дело возмущаемого молодыми ветрами. Над прекрасной гордой головой старца парил золотой орёл.
— Что ж творится-то такое? — пробормотала пораженная Яника, давненько не испытывавшая подобных ощущений. — Да неужто это сам Ветер изначальный?
— Он самый, голубушка, — ответил Всеслав. — А поскольку на Руси его порой ещё кличут Стрибогом, то и гора эта называется — Стрибожья.
— Как мы здесь оказались? — вопрос прозвучал отрывисто, ведьме явно не нравилось, что теперь всё совершается помимо её желания.
— А это потому, — ответил Всеслав, — что я, когда ещё жил на Руси, подружился с внуком изначального Ветра, царевичем Вороном. Не слышала о таком? Я на него вышел, когда искал способ проникнуть в Запределье. Едва не подрались — слишком уж подробно этот раскрасавец стал про тебя расспрашивать, а о нём ходит слава, как о похитителе девичьих сердец. Потом отговаривал меня за зеркалом идти. Но когда понял, что я до упора на своём буду стоять, нехотя открыл мне путь в Запределье, сам проводил к Морене, да ещё советы дал, как зеркальце половчее умыкнуть. Но что-то не так я сделал, Карачун меня тут же и вычислил…
— Мог бы так и не стараться, — ядовито бросила ему Яника. — Всё равно б я тебя от себя прогнала.
— Да и что же… зато тебе удовольствие доставил. Ты хитра, получила же своё. Осколок у тебя, и благодаря ему я сейчас оказался рядом с тобой.
— По порядку сказывай, коли уж начал, — буркнула бывшая мавка.
— Ну хорошо… Карачун доставил меня Морене. Бросился я перед ней на колени и умолял наказать меня одного, тебя не трогать.
— Ишь, заступничек выискался…
— Не знаю уж почему, но она меня послушала. Превратила в зимнего белого волка, а тебя оставила в покое. Теперь и не скажу, сколько я лет в таком облике прожил в её царстве. Вот только, когда мне снова было позволено превращаться в человека, я узнал, что ты спишь в глубинах Волги непробудным сном. И не захотел я больше на Русь возвращаться, Яника. Морена меня простила, собралась отослать домой, но я отказался. В Запределье нельзя жить обычному человеку, и царица сделала меня настоящим оборотнем. Я теперь облик могу в любое время менять. Так и жил в зимнем царстве, был у Морены на побегушках, иногда она меня и на Русь отправляла. И я видел, как шли столетия, как всё менялось с годами. И ждал, что однажды ты проснёшься.
Яника искоса взглянула на Всеслава.
— Ну, проснулась я. И что дальше? Да и как ты про то прознал-то?
— А это всё Забава. К ней сначала прилетели птички из Соловьиного края и пожаловались, что нелады у них творятся, вторглась чужачка и умыкнула чудо-жемчужину из одного гнёздышка. А сегодня ночью на Руси была жуть, Моренины слуги сцепились с твоей нежитью и устроили преддверие конца света. Весна-соловушка пошла к сестре разбираться и, хитрюга такая, позвала с собой мать, Триглаву. У зимней царицы спеси хоть отбавляй, а вот матушку свою, сыру землю, она боится. И узнали Триглава и Забава, проболтались им Моренины слуги, что та разговаривала с тобой, пробудившейся, и велела тебе раздобыть ту самую жемчужину…
— Прямо уж велела!
— Да как скажешь. Важно, что я тут же рядом в волчьем облике крутился, и как услышал, что ты очнулась и вышла из воды, у меня чуть сердце не разорвалось. А Забава тем временем такой скандал сестре закатила! «На чужой каравай рот не разевай! Ты ж, — говорит, на меня указывая, — наказала его за воровство, а сама что творишь? На моих потомков напустила Карачуна! А они ведь и тебе не чужие, раз мне, сестрице твоей, родня». У них там, знаешь, родство столетиями исчисляется, и вообще, что десять лет, что сто, что тысяча — всё едино. Думаю, Морена младшенькую прогнала бы, но вот картинка — сидит тут рядом их триглавая мать, хмурится и молчит. И самое суровое из трёх её лиц повернуто к старшей дочери. Конечно, Морена и про жемчужину согласилась забыть, и Карачуна призвала с его слугами обратно, и Забаве позволила порядок после того сражения на Руси навести. «Но, — говорит, — как хотите, а нежить, посмевшую снова меня обмануть и в чужой волшебный край сбежавшую, я накажу!»
— Ишь ты, будто боюсь я её…
— А я вот испугался, представь! Обернулся человеком и упал перед Триглавой. «Не губите, — прошу, — ни Янику, ни меня, лучше позвольте мне на неё взглянуть ещё хоть разочек. Только путь через зеркало укажите, а там уж меня сердце приведет». Сжалилась Триглава.
— Смотри-ка, вовремя тебя сердце привело.
— Я на него не жалуюсь.
— А то, что оно над тобой такое учудило, заставило по мне сохнуть — тоже тебе по нраву?
— Так уж звёзды сошлись…
— Глупости болтаешь. Рассказывай лучше, как здесь оказались?
— Так Ворон-царевич ещё в самый первый раз по дружбе открыл мне путь сюда, на Стрибожью-гору, в волшебный край его деда. Но я тогда этим не воспользовался. Сейчас пригодилось. Яника Ростиславовна… что тебе на Руси теперь делать? Оставайся тут со мной. Ты ведь живая…
— И что с того?
— А на Руси сейчас всё не так. Не выживешь ты там в таком… живом виде. Как сейчас говорят — не впишешься. Здесь, может, и не самое весёлое место, зато тихое и мирное.