Сон в красном тереме. Том 2
Шрифт:
– Такая фраза подходит? – спросил он.
– Очень! – закричали гости, хлопая по столу в знак одобрения.
– Пусть будет так! – согласился Цзя Чжэн. – Продолжай!
– Если фраза подходит, я продолжу, – сказал Бао-юй. – Но если не подходит, зачеркните ее и разрешите мне исправиться и изложить мысль другими словами.
– Опять болтаешь! – крикнул Цзя Чжэн. – Если плохо, переделывай десять, сто раз! Тебе что, жалко потрудиться?
Бао-юй немного подумал и произнес:
Проносится ночь – и кончается бой, сердца их трепещут от страха, Запачканы пудрой, следами румян из тонкого шелка наряды.– Еще один раздел, – проговорил
В ответ Бао-юй произнес:
Разбойников буйных орда собралась В Шаньдуне на будущий год; Сильнее, чем тигры, чем барсы, они, как пчелам, потерян им счет.– Хорошо! – воскликнули все. – Замечательные образы, и вторая строка оригинально поясняет первую.
Тогда Бао-юй прочитал:
Хэн-ван во главе императорских войск решил уничтожить врагов, — Вот первая битва, вторая за ней, но верх неприятель берет. Зловонного ветра порыв изломал пшеницу в полях у плотин, И солнце на стяги пустого шатра сияние яркое льет. Молчали вершины синеющих гор, ручей беспрестанно журчал В тот час, когда воин отважный, Хэн-ван, в бою бездыханным упал. Дожди омывают костей белизну, окрасилась кровью трава, В ночи только дух под холодной луной над воина прахом летал.– Великолепно! – закричали гости. – И композиция, и изложение, и слог – все замечательно! Интересно, как он станет описывать Линь Сы-нян. Наверное, у него уже готов оригинальный переход!
Бао-юй прочитал:
В смятенье чиновники, воины все, все заняты только собой. Они уже видят, как город Цинчжоу становится серой золой. Но вот загорается верности свет у жительниц женских покоев, — Хэн-ваном, чью милость познали они, их пыл вдохновлен боевой.– Переход сделан плавно и очень искусно! – заметили гости.
– Слишком многословно, – недовольно проговорил Цзя Чжэн. – Дальше, я думаю, вообще пойдет всякая болтовня!
Тогда снова заговорил Бао-юй:
Так чья же душа за его доброту Хэн-вану осталась верна? Душа Линь Сы-нян, – полководцем слывет, но кротким и нежным она. Приказ раздается: наложнице Цинь за девушкой Чжао спешить, Но вот уже персиков прелесть и слив близ поля сраженья видна. На вышивке седел жемчужина слез — весенняя грусть глубока. Доспехи стальные в тиши не гремят, ночная пора холодна. Победу иль гибель сраженье сулит, предвидеть не могут они. Живыми иль мертвыми мстить за него великая клятва дана. Пред силой разбойничьей буйной орды они устоять не смогли, И, как лепестки возле сломанных ив, в траве капли крови легли. И топчут копыта багрянец ланит, их благоухающий прах. А души витают у стен городских, от дома родного вдали. В столицу помчался гонец доложить, какая случилась беда, И девы и юноши в доме каком душой не скорбели тогда? Сын Неба напуган, печалится он, что город нельзя удержать; Не могут вельможи и воины все поднять головы от стыда. Как вышло, что сонмы солдат и вельмож, вершащих у трона дела, Не могут сравниться никак с Линь Сы-нян, что в женских покоях росла? И я о погибшей в боях Линь Сы-нян глубоко и тяжко вздохну, — Закончена песня, но чувства души она исчерпать не смогла.Когда чтение окончилось, все стали без конца выражать свое восхищение. После этого стихи прочли сначала.
– Все же не слишком убедительно! – сказал после всего этого Цзя Чжэн. – А впрочем, можете идти!
Бао-юй, Цзя Лань и Цзя Хуань, чувствуя себя так, словно они получили освобождение после великой амнистии, выскочили за дверь и отправились по домам.
О том, чем занимались остальные обитатели дома, мы рассказывать не будем: как только наступил вечер, все они улеглись спать. Один Бао-юй испытывал острую душевную боль. Возвратившись в сад, он увидел в пруду лотосы и вспомнил, как девочка-служанка рассказывала ему, что Цин-вэнь превратилась в духа-покровителя этих цветов. На душе его стало радостно, и, глядя на цветы, он вздохнул и подумал:
«Когда умерла Цин-вэнь я не принес ей жертвы перед гробом. Если я устрою жертвоприношение лотосам, разве этим самым я не выполню свой долг?!»
Ему захотелось тотчас же исполнить этот обряд, но неожиданно он остановился и сказал самому себе:
– Хотя я совершаю обряд перед цветами, нельзя делать это кое-как. Чтобы проявить искреннее уважение к умершей, надо приготовить ритуальную утварь и одеться в парадную одежду.
Затем он подумал: «Впрочем, древние говорили: „Водяная чечевица и белая артемизия, растущие в стоячих болотах, ценятся дешево, но являются изысканным блюдом для богатых, а также приносятся в жертву духам и демонам“. Значит, суть дела не в стоимости вещи, а в том, чтобы ее подносили от чистого сердца. Скорбь, накопившуюся в моем сердце, лучше всего излить в жертвенном поминании».
Он взял бело-водянистого цвета платок, который больше всего любила Цин-вэнь, и написал на нем тушью поминание «На смерть Покровительницы лотосов», состоящее из вступления и заключительной песни, а затем приготовил для жертвоприношений четыре любимых Цин-вэнь кушанья.
В сумерки, когда все улеглись отдыхать, он приказал отнести это на берег пруда, где росли лотосы, затем пришел туда сам, совершил положенные церемонии и, повесив платок на стебель лотоса, стал читать:
– В год наступления великого и неизменного спокойствия, в месяц, когда лотосы и корица соперничают в благоухании, в день, когда произошло непоправимое несчастье, ничтожный Бао-юй, живущий во «дворе Наслаждения розами», собрал бутоны всех цветов, взял воду из источника, струящего аромат, сорвал чайный листок и слил росу с листьев клена – все для того, чтобы передать весточку и принести жертву во дворец Белого владыки, дабы тем самым утешить деву-покровительницу лотосов. По моим скромным подсчетам, прошло шестнадцать лет с тех пор, как ты явилась в мир людской. Предки твои, место рождения, фамилия и род давно уже позабыты, и восстановить их невозможно. Но мне, Бао-юю, довелось прожить с тобой больше пяти лет в том месте, где взбивают подушки и укрывают одеялом, где вечерами отдыхают, пируют, моют, расчесывают волосы или ведут интимные разговоры.
Я припоминаю тебя в дни твоей жизни. Твои достоинства были ценнее золота и яшмы; чистота твоего тела могла сравниться со снегом и льдом; душа твоя была ярче солнца и звезд, а красота затмевала сиянье луны и свежесть цветов. Старшие и младшие сестры восхищались твоей прелестью и обаянием, пожилые и престарелые женщины восторгались твоей мудростью и добродетелями.
Кто мог подумать, что вороны, возненавидев сокола за высокий полет, завлекут его в тенета? Кто мог предположить, что чертополох, завидуя благоуханию орхидеи, добьется, чтобы ее выпололи с клумбы?!
Разве нежный цветок может перенести свирепую бурю?! Разве стройная ива может выдержать безумный ливень?!
Ядовитые скорпионы оклеветали тебя, тяжелый недуг проник в твое сердце. Вот почему с твоих вишневых губ исчез пурпур и с них срывались лишь стоны; вот почему поблек румянец на твоем лице и оно сморщилось и иссохло. Из-за ширм и пологов изливались на тебя потоки клеветы и сплетен, терновник и репей тянулись к тебе через окна и двери. Разве, вызвав ненависть, можно было уберечься от нее?! Поистине, ты ушла в иной мир, чтобы скрыться от стыда. Беспредельны были твои обиды, неистощимы твои страдания. Ведь возвышенных и безупречных в женских покоях ненавидят особенно сильно; честные и целомудренные, попавшие в немилость, особенно тяжело переживают. Но ты скрывала муки и горечь. Кто пожалеет о твоей безвременной кончине?! Ты растаяла, как облако, и не сыскать твоих благоуханных следов. Но если ты заблудилась и не нашла обители бессмертных, зачем ты ушла из мест, где жила? Если твоя душа вверглась в пучину страданий, то знай, что в этом бренном мире не найти чудодейственный эликсир, возвращающий к жизни! Твои брови, как уголь, черны, словно их подкрасили недавно, а сейчас кто лаской согреет охладевшие кольца из яшмы на пальцах твоих? В моей курильнице еле дымятся остатки благовоний, полы одежды еще влажны от слез. Брошено зеркало, улетел луань, с грустью открывает туалетную шкатулку Шэ-юэ. Расчесывая волосы, пышные, словно парящий дракон, ты скорбела о сломанных зубьях расчески – сандаловых облаках. Ты собирала золото и перламутр в густой траве, находила коробочки с бирюзой в пыли и в грязи. Опустела Чжицяо. Напрасным оказалось твое искусство вставлять нитку в ушко иголки в седьмую ночь!