Сон в Нефритовом павильоне
Шрифт:
— Подданные моего возраста в былые времена уже уходили на покой, а я, старый и больной, по сю пору верой и правдой служу вашему величеству, хотя силы мои на исходе и в любой час я могу оставить этот мир. Вот почему я перестал бывать при дворе, если уж не говорить о других моих горестях. Прошу вас, государь, освободите меня от службы, позвольте уехать в родные края и умереть там, вдали от мирской суеты.
Император весьма удивился просьбе и спросил, что это за другие горести и не они ли причина прошения об отставке. Роняя слезы на тощую седую бороду, Хуан начал жаловаться:
— В древних книгах сказано: «Государь — отец, подданные — его дети». Могу ли я утаить от отца свое сыновнее горе?! Мне уже семьдесят лет, у меня двое детей. Сын по имени Хуан Жу-юй служит вашему величеству в округе Сучжоу правителем. Дочь же моя была помолвлена с академиком Ян Чан-цюем, но академик нарушил данное мне слово и поспешно вступил в брак с дочерью военного министра Иня. И теперь моя дочь не может от стыда смотреть людям в глаза, помышляет убить себя, жена слегла, встать не в силах. На старости лет такой позор на мою голову, такая беда в доме! Как не мечтать о смерти, как не страдать, не сетовать!
Император, уже слышавший об этом деле от матери, успокоил старого Хуана.
— Это легко поправить, мы сами выдадим вашу дочь за молодого академика.
Он повелел тотчас вызвать молодого Яна с отцом во дворец. Когда те явились, император посуровел.
— Первый министр Хуан пережил двух государей, он верный наш подданный. Нам стало известно, что почтенный вельможа пожелал породниться с вами, но вы предпочли ему министра Иня. Нам ведомо, что с древности не возбранялось мужчине иметь нескольких жен. Потому мы повелеваем нашему подданному Ян Чан-цюю не мешкая взять себе вторую жену.
Молодой Ян низко поклонился императору и сказал:
— Отношения в супружестве входят в число пяти устоев, [158] на которых держится все в мире. Даже последнего простолюдина не годится понуждать жениться против его желания, он вправе сделать свой выбор по доброй воле. Ныне первый министр Хуан И-бин, забыв о своем почтенном возрасте и положении, вмешивается в чужие семейные дела, лживыми речами и притворными слезами добиваясь государевой милости, только чтобы пристроить свою дочь. Я не в силах этого понять! Прошу вас, ваше величество, не неволить меня и переменить ваше высочайшее решение!
158
Пять устоев (или пять отношений). — Конфуцианское понятие об отношениях между государем и подданными, родителями и детьми, супругами, старшими и младшими братьями, друзьями составляло основу государственных, общественных и семейных норм.
Император разгневался.
— Да как смеешь ты, мальчишка, чернить старого вельможу и противоречить нашей воле? В тюрьму — нету у нас для тебя прощения!
Когда отец и сын, поклонившись, ушли, выступил вперед сановник Лу Цзюнь.
— Воистину, дерзость, что Ян Чан-цюй так позорил первого министра Хуана перед троном. Этому юнцу пойдет на пользу ссылка, она послужит назиданием и для других гордецов. А верный слуга двух государей, смею надеяться, найдет у вас утешение!
Император приказал Ян Чан-цюю отправиться в Цзянчжоу и обратился к Хуану с такими словами:
— Мы наказали дерзкого Ян Чан-цюя, который по недомыслию и молодости посмел оскорбить вас. Мы обещали также устроить счастье вашей дочери, и мы сдержим слово, можете быть уверены!
Сын Неба удалился во внутренние покои и рассказал матери о том, что произошло. Та спрашивает:
— Неужели вы так дорожите своим первым министром?
— Да нет, — рассмеялся император, — к старости он совсем оскудел разумом, но просьба его законна, а молодой академик вел себя чересчур заносчиво.
Меж тем Ян Чан-цюй, получив приказ отбыть в ссылку, стал прощаться с родителями.
— Ах, сынок, сынок, — запричитала госпожа Сюй, — не успел ты получить должность, как в наш дом пожаловала беда. Уж лучше бы жить нам всем возле Белого Лотоса да возделывать землю!
— Вины моей в этом деле нет, я скоро вернусь, — утешает сын несчастную мать. — Поберегите себя, а обо мне не тревожьтесь.
— Цзянчжоу местность сырая, недобрая к людям. Но ты не поддавайся тоске, у тебя еще все впереди, — успокоил сына отец.
Низко поклонился Ян отцу с матерью, и тронулся в путь, и через десять дней добрался до назначенного ему места, где поселился в небольшой хижине. Прошло несколько месяцев, в продолжение которых его никто ни разу не побеспокоил. Однажды хозяин спрашивает своего постояльца:
— Отчего вы целыми днями все дома да дома, никуда не ходите, как другие опальные? А ведь в наших краях есть на что посмотреть, — места красивые.
— Я провинился перед государем, до гуляний ли мне? И потом, я не люблю бродить без дела.
А время шло. Миновало лето, подошла осень. Завыли холодные ветры, багряными сделались клены, потянулись к югу стаи гусей, посыпались с ветвей листья. Старикам и тем в такую пору тоскливо, каково же молодому изгнаннику? Загрустил, загоревал академик: «Пусть невиновен я, но мне от этого не легче. Тяжелая у меня доля! Но сдаваться никак нельзя. Нужно отказаться от затворничества, попытаться развеять тоску прогулками, как делают другие изгнанники. Может, красота здешних гор да полей принесет облегчение?!»
Ян обратился к хозяину:
— Ты говорил, что у вас здесь красиво. Скажи, куда мне пойти.
Хозяин в ответ:
— Неподалеку отсюда течет большая река, что зовется Сюньянцзян, а на берегу павильон. Очень красивое место!
Взяв с собой мальчика, Ян поднялся в павильон над рекой. Павильон не отличался изяществом, но был хорошо расположен, и вид с его террасы открывался прекрасный. Наступил вечер, сумрак понемногу окутал окрестные холмы, журчание воды навевало покой…
Яну так понравилось здесь, что он стал приходить в павильон каждый день. В шестнадцатый день восьмой луны Ян вышел на террасу после захода солнца, желая полюбоваться сиянием Небесной красавицы. Осень шуршит в камышах возле берега. Словно далекие звездочки, поблескивают огни рыбацких лодок, кукушка будит печальные воспоминания, тоскливо кричат обезьяны… Опершись о перила, Ян погрузился в невеселые размышления, — и вдруг порыв ветерка донес до него неясный звук. Ян прислушался… А что он услышал, об этом в следующей главе.
Глава восьмая
О ТОМ, КАК НА ГОРЕ ЛАЗОРЕВОГО ГРАДА ЯН ЧАН-ЦЮЙ ЗАСТАВИЛ ЗВУЧАТЬ ЯШМОВУЮ ФЛЕЙТУ И КАК ОН ОБНАРУЖИЛ КРАСНОЕ ПЯТНЫШКО В ЗЕЛЕНОМ ТЕРЕМЕ
Молодой изгнанник размышлял в павильоне на берегу реки Сюньянцзян, как вдруг порыв ветра донес до него какой-то звук.
— Как ты думаешь, что это? — спросил он у мальчика-слуги.
— Кажется, цитра, — ответил тот.
Ян рассмеялся.
— Ты ошибся. Большая струна дает резкий звук, малая — мягкий. Это лютня. В старину здесь отбывал ссылку танский поэт Бо Цзюй-и [159] и повстречал девушку, игравшую на лютне. Наверно, это эхо той лютни!
159
Бо Цзюй-и (772–846) — один из величайших поэтов Танской эпохи, автор поэм «Вечная печаль», «Лютня» («Пипа») и нескольких тысяч стихотворений.