Сон в зимнюю ночь
Шрифт:
– Погоди-ка, Ерофей Фомич! - нахмурился Иван, раздосадованный внезапной догадкой. - Ты что же, всегда у водяного табак на рыбу меняешь?
– Угу, - подтвердил леший. - Ничего другого не берёт, зараза этакая.
– И зачем же я, блин, в таком случае, как дурак, с ведром этим, а?!
– Так ить... - леший забегал глазами, - Попробовать-то стоило.
Иван промолчал. Ерофей Фомич глянул на него искоса.
– Э-э, паря, да ты никак обиделся? Это ты напрасно! Честно тебе скажу, ты когда речку вычёрпывал, я аж загляделся. Ну, думаю, хоть умишком не вышел, зато силушкой
Приведённые доводы, отчего-то, не оказали на Ивана ожидаемого воздействия. Леший озадаченно почесал в затылке и сменил восторженный тон на проникновенный.
– Вот ты, небось, думаешь, мол, баловство. Ан, нет! Научные изыскания. Вот чем мы с тобою занимались-то. Искали истину. Тернист путь познания - не лепестками роз устлан, но шипами колючими. Веками народу голову морочили, а мы с тобою миф-то ложный нынче развеяли. Не ловится щука вёдрами. Дудки! Был ты прежде просто Иван, а стал Иван Разрушитель Мифов. Ну, а что по-дурости, так ведь, и Ньютон, поди, не от великого ума под яблоней со спелыми яблоками уселся. Оттого и получил по темечку. А результат - фундаментальное открытие.
Ерофей Фомич закатил глаза и вдохновенно, с завыванием, продекламировал:
– О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух! И опыт, сын ошибок трудных. И гений...
Леший вдруг умолк, и ухватив Ивана двумя пальцами за рукав, заглянул тому в глаза. Бородатая его физиономия выражала скорбное смирение.
– Я тебя о чём попросить-то хотел, Ванюша. Ты уж кикиморе моей о наших изысканиях не рассказывай. Убогонькая она у меня, с примитивным мышлением и ограниченным кругозором. Делов наших, мужицких, ей всё одно не понять, а разволнуется, чего доброго. Волноваться же ей нельзя, годы не те. Захворает. Ты уж пожалей бабушку, а.
Молодой человек, изо всех сил пряча улыбку, хранил угрюмое молчание. Так до самой землянки ни единого слова и не обронил. Кикиморе, впрочем, ябедничать на Ерофея Фомича не стал. Да та, обрадованная уловом, о подробностях рыбалки и не выспрашивала. Оттащив вёдра к печке, она уложила Ивана на расстеленную прямо на полу рогожу.
– Ты поспи, соколик. Умаялся, небось. А я покуда ушицы сварганю. Как проснешься к вечеру, похлебаем ушицы и к ентим в гости пойдём. Там и о деле нашем потолкуем.
– К кому пойдём? - поинтересовался Иван.
– К ентим, - отозвался леший. - Неужто про ентих не слыхал?
– Не-а.
– Темнота! - пробурчал Ерофей Фомич набивая махоркою трубку.
– Чего пристал к человеку! - шикнула на него кикимора. - Будто все о них знать должны. Тоже мне, знаменитости! А, ты спи, Ванюша. Спи.
Пряный аромат сена дурманил. От печки струилось тепло. Уставшие за сутки ноги гудели. Ивана вновь неодолимо поклонило в сон.
Подложив под голову треух и укрывшись тулупом, молодой человек и впрямь вскоре заснул.
* * *
Иван, хоть и не любил рыбных блюд, однако вынужден был признать, что уха удалась на славу.
Ему, как пострадавшему от щуки, положили щучью голову, чем немало его озадачили. Разбирать рыбьи головы молодой человек не умел, и Ерофей Фомич вдоволь поизгалялся над его неуклюжестью. Впрочем, несмотря на язвительные замечания лешего, еда показалась Ивану божественно вкусной. Так что, когда вся компания выбралась из землянки в морозную тьму, то дух его, находясь в молодом, выспавшемся и сытом теле, пребывал в прекрасном расположении.
Шли всё той же тропинкой, по которой Иван, стараниями лешего, сначала метался всю ночь, а затем, наутро выбрался из чащи.
На этот раз дорога оказалась вовсе уж короткой. Ерофей Фомич, нещадно фальшивя, затянул было "Белым снегом, белым снегом ночь тревожная ту стёжку замела...", однако едва успел пропеть полтора куплета, как уже и пришли. Нет, не на поляну, а к оврагу, на дне которого бил родник, давая начало ручью, покрытому теперь тонкой ледяной коркой.
Через балку - довольно, надо сказать, глубокую - был переброшен навесной мосток, а сразу за ним, почти на краю обрыва, среди леса возвышался добротный, но не лишенный изящества дом.
Цокольный его этаж, аккуратно сложенный из природного камня, венчал деревянный сруб. Тепло светившиеся окна обрамляли резные наличники, и такая же, в виде растительного орнамента резьба украшала столбы невысокого крыльца. К нему, прямо к ступенькам вела от мостка короткая, расчищенная от снега дорожка. На самом же крыльце гостеприимно горел зелёным светом необычный фонарь - свеча, поставленная в бутылку с отколотым горлышком.
Иван не стал гадать про обитателей дома. И, у спутников своих спросить не успел - слишком быстро вся компания, миновав мосток, оказалась возле дверей. Леший, услужливо их распахнув, пропустил молодого человека вперёд. Подгоняемый любопытством, тот шагнул внутрь, и в следующую секунду... едва не лишился чувств - из полумрака на него кровожадно взирали два неописуемо отвратительных монстра.
Волна первобытного, ни с чем несравнимого ужаса накрыла Ивана с головой, придавив к полу так, словно все, от начала времён, страхи человечества вдруг разом обрушились на него. Ноги подкосились, и упав на колени, молодой человек, не в силах кричать, заскулил сведённым судорогой, перекошенным ртом обречённо и жалобно. К счастью, руки тоже не слушались, иначе бы Иван выцарапал себе глаза, лишь бы не видеть кошмара столь невыносимого, что и смерть казалась желанной, ибо избавляла от него.
Когда же стучащее пулемётной очередью сердце уже, кажется, готово было разорваться, ужас вдруг отступил. Волна схлынула.
Иван, жадно хватая воздух, действительно напоминал сейчас чудом спасшегося утопающего. Краешком сознания он уловил как хрипло причитает кикимора, и почему-то поминая взбесившихся обезьян, затейливо матерится леший.
Словно, всё ещё не веря в собственное спасение, молодой человек с минуту невидяще озирался вокруг. Наконец, придя более-менее в себя, он обратил внимание на двоих людей, стоявших напротив.
Людей?.. Да, пожалуй, всё же, так. По крайней мере, их человекоподобие было очевидным. Хотя тела их с головы до пят покрывала густая шерсть, а лица походили на обезьяньи, однако в глазах светился разум.