Сон жизни как жизнь сна
Шрифт:
Они бережно опускают на нее неподвижное тело и пытаются сделать искусственный массаж сердца. Сменяя друг друга, неловко давят на грудную клетку. Сначала осторожно, а потом и наотмашь бьют по щекам и ругаются. С их лиц градом струится пот.
Героиня судорожно всхлипывает и начинает дышать – рвано, будто захлебываясь воздухом. Глаза ее, по-прежнему, закрыты. В ранке на груди ритмично пузырится кровь.
Мужики вытирают окровавленные руки о свои дорогие смокинги, бросаются к столику с напитками и стаканами пьют водку. Похоже, они даже не понимают, что хлещут алкоголь, как воду. А Героиня тем временем пытается доползти до дивана с высокими резными ножками.
– Смотри, – Друг тычет в плечо Хозяина пустым стаканом, – куда это она?
– Кошка, – шепчет потрясенный Хозяин. – Кошки так прячутся перед смертью. Подальше от людей.
Они бросаются в женщине и поднимают ее на руки, вглядываясь в смертельно белое и неподвижное, как маска, лицо. Она еще дышит – судорожно и шумно.
Кто позвонил в "скорую" и полицию, не понятно. Может быть, кто-то из них, может, я или Хозяйка? Прибывший наряд исследовал всю комнату. Но ни пули, ни хоть какого-то следа от выстрела так и не обнаружили.
В машине реанимации врачи колдуют над телом Героини. Особое удивление вызвала ее рана – слишком маленькая для пули, и слишком разрушительная для дроби. Тем более, что дробь даже по определению не могла выйти навылет.
Рентген показал, что верхняя доля сердца – в самом жизненно-важном участке пробита. По всем медицинским показателям такая рана – неизбежная смерть. Но, опровергая все законы, сердце продолжает биться.
Героиня лежит в палате, вся опутанная проводами и капельницами. Мерно потрескивают приборы, выдавая разные цветные показатели и непонятные параметры на многочисленных дисплеях.
Хозяин и Гость с ужасом наблюдают за распростертой на кровати женщиной. Изменения, которые происходят с ней, поистине пугающие. Ее пышные каштановые волосы на глазах седеют по всей длине. Кожа на руках вздувается над синими венами, покрывается морщинами и коричневыми старческими пятнами. Лоб прорезают глубокие поперечные морщины, словно оборванный санный след. Носогубные складки ввалились, а вокруг глаз, как на картине торопливого художника, проявилась густая сетка.
Одно поразительно – с ее вызывающим ярко-красным маникюром ничего не случилось. Ногти выглядят так, словно их только что обработали в элитном салоне.
Хозяин совсем не похож на себя. Ничего не осталось от уверенного мужчины с преувеличенным чувством собственного достоинства и правом определять чужие судьбы по своему хотению. Он явно потрясен. И не только случившимся. Что-то похожее на раскаяние или прозрение заставляет его, практически, исповедоваться Гостю.
Он догадывался, что Героиня влюблена в него. Замечал иногда мимолетные взгляды. Одно время это забавляло. И, что уж обманываться, он ждал продолжения, заранее предвкушая, как изощренно "огорчит" ее. Но Героиня никак себя не проявляла. И он даже оскорбился, хотя повода не было. Потому, наверное, инстинктивно, в ответ, на свои собственные фантазии, всегда старался унизить ее. А она – простодушная – этого или не понимала, или, надо признать, просто…
Неужели жалела его? Иногда – после особенно "удачным шуток" – она смотрела на него таким извиняющимися глазами, что он внутренне потешался: "Надо же, серая мышка, а туда же – в любовь"!
Так это она его извиняла? За черствость, жестокость! Она! Его! Теперь он точно знает – она его любила. Он сам давно забыл, что такое любовь. Да и знал ли вообще? Его жизнь проходит в погоне за золотым тельцом и смрадным запахом успеха.
А ей было дано – любить! Но, чтобы так, я сказал: "Умри!" И она не только готова была умереть: без позы, картинного изображения мук и упреков, а просто приняла воображаемую пулю, как настоящую, и умерла.
– Господи! – Друг сжал кулаки. – Если бы меня так полюбил… ну, хоть кто-нибудь… хоть собака какая-нибудь подзаборная… Я бы… я… бы… – Он зарыдал мучительно и беспомощно.
Хозяин откинул простынь с Героини. Перед ним на кровати лежало хрупкое девичье тело. Старость, овладевшая уже лицом, его еще не коснулась. Маленькая грудь быстро покрылась пупырышками от холода. От локтя к ладони на тонкой руке рывками пробивалась, словно меняющая русло река, синяя вена. Он наклонился над ней:
– Девочка, милая, нет… не надо. Прости меня, дурака. Прости. Не умирай. Только не умирай! Я – дрянь! Дерьмо! Не знаю, что ты видела во мне? Но я не стою того, чтобы из-за меня умирали. Очнись! Живи! Пожалуйста! Еще встретишь того, кто будет достоин тебя. Достоин твоей любви! Ты подаришь ее настоящему человеку – доброму, благородному. – Он не замечал, как слезы льются из его глаз. – Господи! Боженька! Если ты, действительно есть, спаси ее… Какая женщина была рядом, а я… – Он бережно целовал пульсирующую жилку на ее руке. – Жизнь прошла… Ничего не понял… Не заметил…
Друг легко толкнул его в бок. К их изумлению с Героиней начали происходить новые изменения. Локоны возвращали свой обычный цвет, кожа на ладонях разгладилась, исчезли морщины на лице, на щеках появился румянец. Она глубоко задышала сама – легко и свободно, как во сне.
Мужчины осторожно отлепили пластырь на груди и… не обнаружили ни раны, ни даже следа от нее. Несколько мгновений они, потрясенные, неподвижно стояли над обнаженным телом, а потом начали снимать присоски с электродами, отсоединять капельницы и провода.
– Пусть поспит, – пошептали они в унисон и, не сговариваясь, пожелали, чтобы ей приснился принц. Настоящий.
Легкая простынка прикрыла обнаженная тело.
По коридору мужчины шли молча, думая каждый о своем. Если бы они могли посмотреть на себя в это время в зеркало, то увидели бы, что стали совершенно седыми. А вдоль их лбов – как санный след – прорезались морщины.
ПОСЛЕСОНИЕ
Да уж, как сказали бы "мы с Петром Иванычем" по меткому выражению классика. Помню в детстве, я часто представляла себя или тяжело больной, или умирающей. Чего в этом было больше – желания не ходить в школу, бесстрашия молодого неопытного сознания или… Даже не хочу углубляться в такую даль. Только на этот – из детства идущий "полет" фантазии – наслаивается вся прожитая жизнь. Очень похоже на желание посмотреть, как плачут обидчики, когда жертва умрет.