Сонам
Шрифт:
События последних дней навалились, а вернее – обрушились на него слишком неожиданно. Попытки выстроить логические цепочки из той мизерной информации, и тех обрывочных свидетельств, что удавалось добыть в процессе его изысканий, совершенно его измотали.
На фоне этого, воспоминания Шаффера и без того яркие, а ещё и многократно усиленные его же эмоциями, ворвались в сознание Стоуна с галантностью несущегося на всех парах локомотива. Немудрено, что он не выдержал их натиска. Теперь не избежать вопросов. Но ничего, по этому поводу переживать не стоит: он что-нибудь придумает. Хотя, чего тут придумывать, соврёт как обычно: плохо, мол, стало –
Поначалу, ещё в детстве, его это не на шутку пугало, и он поспешно отбрасывал в сторону книгу, но потом всё же взял себя в руки и даже научился управлять этой способностью. Правда, только с напечатанным текстом.
Совсем по-другому дела обстояли, когда ему в руки попадало нечто рукописное – тут уже речь шла не только о словах, тут на сцене начинали появляться образы.
Неважно, что было написано на бумаге (иногда слова разнились с картинками кардинально), неважно, сколько времени прошло с момента написания, неважно на каком языке были написаны слова – всё, о чём думал человек в тот момент, когда это писал, всё представало перед Стоуном, как наяву. Он словно становился незримым свидетелем этих событий. Так что материальность мыслей и эмоций возможно для кого-то и было просто красивым выражением, но только не для него.
«Интересно, сколько я проспал? – лениво подумал Стоун, – Надо будет спросить у Даллеса. Бумаги! – он вскочил с кровати, как ужаленный, – Где бумаги? Стоп! – одёрнул он себя, – Даллес! Наверняка меня сюда привёз именно он, а раз так – то и показания Шаффера тоже должны быть у него! Надо его срочно найти!» – он принялся судорожно одеваться, но тут же упал на кровать, запутавшись в штанине брюк.
Настойчивый стук в дверь заставил Стоуна вздрогнуть от неожиданности.
– О! – радостно воскликнул, вошедший в комнату Даллес, – Очнулись-таки, Стоун? Это хорошо! А то я уж приготовился получить знатную взбучку, – он перешёл на шёпот и прикрыл рот ладонью, – сами знаете от кого…
– Где мои документы? – хмуро обронил Стоун, сидя на кровати в одном исподнем, с брюками в руках.
– Хью! Дружище! – воскликнул дурным голосом Даллес, – Как же я рад тебя видеть! Спасибо, что спас мою никчемную жизнь! Если бы не ты, я бы, наверняка, окочурился в той вонючей камере!
– Документы…, – мрачный, словно грозовая туча повторил Стоун.
– Ну и нудный же ты, Стоун! – надулся Даллес, – Хоть бы спасибо сказал. На вот, – он небрежно швырнул на кровать кожаную папку, – здесь все твои бумажки. Никуда не делись!
Стоун схватил папку и сунул в неё руку.
– Спасибо, – расплылся он в счастливой улыбке.
– Да не за что, в общем-то. – Оттаял Даллес, – Что будешь делать дальше? До встречи с Дёницем ещё, без малого, пять дней…
– Как пять?! – поперхнулся Стоун.
– А сколько, по-твоему, ты спал? – хитро прищурился Даллес.
Стоун, нахмурившись, смотрел на собеседника исподлобья.
– Сейчас полдень среды, – Даллес мельком взглянул на часы и улыбнулся, – а это значит, что ты задремал всего-то
– Сутки?! – вскочил с кровати Стоун, но сразу же опустился обратно, – как…?
– Как-то так, – хмыкнул Даллес, довольный произведенным эффектом, – после беседы с Шаффером тебя нашли в комнате для допросов. Ты сидел в каком-то странном оцепенении, вцепившись мёртвой хваткой в свои бумажки. Ни на что не реагировал, ничего не слышал, не видел и при этом не издавал ни звука. С трудом удалось выяснить, что ты всё же дышишь. Кое-как тебя погрузили в машину и доставили сюда. Дальше ты знаешь. Как ты себя чувствуешь, кстати? – поинтересовался Даллес.
– Нормально, вроде – растерянно кивнул Стоун, – есть только очень хочется.
– Значит – точно нормально, – обрадовался Даллес, – приглашаю перекусить. В паре кварталов отсюда есть неплохое кафе, чудом уцелевшее после бомбёжек. Там подают довольно сносную яичницу с бифштексом и…, – он наклонился поближе и перешёл на шёпот, – самый настоящий кофе. Не для всех, конечно…, но это я беру на себя. Ну, так как?
Стоун кивнул, одновременно вставая с кровати.
– Тогда я жду тебя на улице. – Даллес взялся за дверную ручку, – Только штаны не забудь надеть. Всё же по документам ты – дипломатический работник. Какой-никакой! – Хохотнул он и вышел из комнаты.
Плотный обед (а может быть и кофе) действительно помог: от головокружения и слабости не осталось и следа, и Стоун твёрдо решил продолжить изучение документов. Попросив Даллеса не беспокоить его до завтрашнего утра, он, сославшись на остаточное недомогание, вернулся к себе в номер. Устроившись поудобнее на своей кровати, Стоун немного погипнотизировал взглядом папку Даллеса, собираясь с духом и, решительно выдохнув, рывком достал из неё бумаги…
– Что там? – настороженно спросил бригадефюрер.
– Пусто, – ответил Шаффер, не отрываясь от окуляров перископа, – Лёгкое волнение и пока больше ничего.
– Насколько это вообще возможно: разглядеть небольшое судно ночью, – скептически скривился бригадефюрер, – да ещё и когда штормит?
– Я его найду. – Проговорил вполголоса Шаффер, – Если оно здесь…
– Должно уже быть здесь, – бригадефюрер не в силах совладать с нервами, встал со своего места, – надо всплыть и осмотреться!
– Тут МНЕ решать, что нам надлежит делать! – отрезал Шаффер. Он всё так же неотрывно смотрел в перископ, но движение желваков на скулах и неестественно багровая шея красноречиво свидетельствовали о волне негодования, захлестнувшей его, – Потому что именно от моих решений зависит останемся мы в живых или нет.
– Понял, – бригадефюрер примирительно поднял ладони на уровень плеч и тихо сел на место. – Молчу…
Томительно потянулись минуты ожидания. Порой казалось, что время вообще останавливалось, поигрывая на нервах (итак запредельно натянутых) более чем полусотни людей, прислушивающихся к биению своих сердец. Напряжение, кроме того, что отпечаталось на лицах всех, кто сейчас находился на борту подводной лодки, теперь стало вполне осязаемым. Рождаясь в самых потаённых уголках подлодки, оно, постепенно разрастаясь, стекалось сюда – к центральному посту, делая капитана объектом всеобщего внимания и одновременно символом надежды. Теперь только от него зависела жизнь каждого из здесь присутствующих и все, будь это матрос или офицер, понимали это без слов.