Сонька Золотая Ручка. История любви и предательств королевы воров
Шрифт:
Час спустя прапорщик Солодов мерил шагами кабинет из угла в угол, молчал, поглядывая на воровку. На этот раз табуретку заключенной он не предложил, она стояла у двери, готовясь к самому худшему.
— Как же так получается, госпожа Блювштейн, я с вами по-человечески, а вы со мной по-скотски.
Сонька молчала. Солодов подошел к ней, подцепил двумя пальцами ее за подбородок.
— Когда начальство спрашивает, надо отвечать.
— Сказывается старая привычка, — усмехнулась
Прапорщик отпустил ее подбородок, стал снова ходить по комнате.
— Кто заказал самосуд над заключенной Гудзенко?
— Без понятия. Я спала.
— И не слышала, как избивали соседку?
— Меня саму избили.
Солодов снова подошел к воровке.
— Кто своровал золото?
Женщина помолчала, тихо ответила:
— Тот, кого избил надзиратель.
— Гудзенко?
— Золото своровала я.
Начальник поднял указательный палец, направил его прямо в лицо воровки.
— Значит, так. Будешь мне каждый день докладывать все о товарках.
— Не буду.
— Будешь.
— Не буду.
— Будешь! — Солодов стал хлестать ладонью Соньку по лицу, повторяя: — Будешь, сука… Будешь делать все, что я прикажу!
Сонька вытерла кровь на губах, усмехнулась:
— Жаль, что в этот раз вы, господин начальник, не предложили даме стул.
Прапорщик вернулся к столу, готовясь к какому-то сюрпризу, поднял голову.
— Значит, твоя фамилия Блювштейн?
— Софья Блювштейн.
— Завтра тебя, Софья Блювштейн, отвезут. Кой-кого увидишь.
— Господина, который интересуется мною?
— Про этого пока не знаю. А вот собственного мужа увидишь точно.
— Мужа? Он в тюрьме?
— В тюрьме таких уже не содержат. В соседнем — поселке. Он там вроде вольного поселенца.
Николай вновь конвоировал Соньку к бараку. Под ногами уже скрипел снег, было холодно и ветрено. Оба молчали до тех пор, пока начальственный барак не исчез за поворотом. Первым заговорил охранник.
— Я принес тюленьего жира. Через два дня синяки сойдут.
— Благодарю.
— Что тебе еще нужно?
— Пока ничего. Будет нужно, скажу.
Они дошли до арестантского барака, и Сонька скрылась за дверью.
На следующий день Соньку повезли в поселок вольных поселенцев в сопровождении двух охранников. Один сидел на вожжах, второй дремал рядом с воровкой.
Повозка, запряженная худенькой лошадкой, подпрыгивала на выбоинах и ямах, дремавший конвоир изредка во сне вскрикивал и просыпался. Воровка тоже подремывала, сонно наблюдая, как охранник лупцевал лошадь кнутом.
Этот поселок ничем не отличался от арестантского, в котором проживала Сонька. Те же деревянные бараки, те же люди, серые от одежды, погоды, жизни.
Повозка с Сонькой въехала на улицу, делящую поселок на две половины, и остановилась. Один из охранников сбегал в какой-то барак, но вскоре вернулся, махнул второму:
— Веди!
Второй охранник подтолкнул засидевшуюся на повозке Соньку, и они пошли по улице. Вскоре им навстречу вышел младший офицерский чин, внимательно посмотрел на прибывшую женщину, с недоверием спросил одного из охранников:
— Это и есть та самая Сонька?
Охранник заржал.
— Та самая! Не похоже?
Офицерский чин брезгливо пожал плечами, многозначительно заметил:
— Жизнь. Муж ее тоже уже не Блювштейн, — и повел прибывших по улице дальше.
Охранники и Сонька пересекли весь поселок и остановились на самом его отшибе, у одиноко стоящего барака. Этот барак казался каким-то заброшенным, никому не нужным.
Один из охранников заходить не стал, второй вошел следом за младшим чином, который жестом пригласил Соньку проследовать в помещение.
Внутри было так темно, что глаза не сразу обрели способность что-нибудь увидеть. Они почти на ощупь прошли в глубь барака, и в это время до слуха донесся чей-то сдавленный то ли плач, то ли рев. Было похоже, что звуки эти издавал человек. Младший чин и охранник остановились, пропуская вперед женщину. Она, придерживаясь о стену, сделала несколько шагов и вдруг в этой вязкой тьме разглядела чьи-то очертания. Сделала еще шаг и увидела Михаила.
Его почти невозможно было узнать. Он сидел в клетке с толстыми железными прутьями, лицо заросло густой клочковатой бородой, одежда была изодрана в клочья.
Михаил увидел женщину, поднялся, двинулся к прутьям, бормоча что-то невнятное.
— Ближе подходить не советую, — громко сказал младший чин. — Он безумен. Может задушить.
Михаил уперся лицом в прутья, уставился безумным взглядом на женщину.
— Мам-ма… Мам-ма…
Сонька подошла к нему, через прутья взяла его лицо:
— Миша… Это я, Соня… Твоя Соня, Миша… Ты узнаешь меня?
— Мам-ма…
— Миша, это я, Соня… Сонька!.. Посмотри на меня.
И тут произошло неожиданное. Михаил просунул сквозь прутья клетки руки, обхватил голову женщины, прижал к себе. На какой-то миг его сознание просветлилось.
— Соня… Соня… Соня… — бормотал он, и слезы текли из его глаз. — Сонечка…
Воровка тоже плакала.
Младший офицерский чин, оба охранника и Сонька стояли посреди улицы возле повозки. Младший чин рассказывал:
— Три побега и все три неудачных. Да и куда здесь бежать? Зимой либо замерзнешь, либо сожрут звери. Летом? Летом — утонешь в океане, загрызет мошкара и опять то же самое зверье… Бежать невозможно.
— А с кораблем? — тихо спросила Сонька.