Сорок лет одиночества (Записки военной переводчицы)
Шрифт:
Генриетта, судя по всему, не витала в облаках и вполне прозаически выговаривала в письме Шираху: “Ты хоть раз задал себе вопрос, как мы ухитряемся существовать? Вместо того, чтобы, сидя в своей камере и изучая философию, латынь, французский, сочиняя стихи и обдумывая свое место в истории, как ты это называешь, ты подумал бы и поинтересовался, где взять нам обычный кусок хлеба? Ты оторвался от всех и вся, ты по-прежнему витаешь в облаках. С годами я поняла, что твоя навязчивая идея о месте в истории и идеалистические мечты все дальше и дальше удаляют тебя от меня и детей.
Помнишь тот день в 1943 году, когда я приехала в Берхтесгаден из Амстердама, где была у друзей? А журнал “Лайф”, купленный мною при возвращении через Лиссабон? Я показала его Гитлеру, который, как
Я увидела, что мое присутствие разгневало фюрера и ушла. Мартин Борман ходил взад и вперед, старался успокоить Гитлера. Поднимаясь по лестнице, я услышала звуки симфонии Вагнера “Сумерки богов” и вдруг поняла, что те, которых я только сейчас покинула, обречены. Они конченные люди.
При встрече я рассказала тебе о своем предчувствии. Ты обозвал меня дурой, которая не поняла, что сегодняшний мир – мир жестоких людей. Я всегда что-то не понимала, в твоих глазах я всегда была дурой.
Когда гитлеровская Германия потерпела крах и нас окружили развалины, я была уверена, что ты попросишь меня принять вместе с тобой яд, как это сделал Геббельс со своей женой и детьми. Наш лучший друг Колин Росс (американский писатель, который жил в Германии и работал на нацистов во время войны. – М. Н.) сказал: “Я сделал неправильный шаг и я должен нести ответственность за последствия”. После этого Колин сам вырыл себе могилу в саду нашего дома в Урфельде и застрелился в гостиной.
Я похоронила его, завернув в брезент его любимой палатки, и тогда я была готова принять смерть вместе с тобой. Ты ответил мне: “Я не могу покончить с собой. Вначале я должен очистить свое имя и занять соответствующее место в истории”. Как всегда, ты был далек от реальной действительности. Если бы я приняла яд, это, может, избавило бы меня от страданий и сохранило бы жизнь моим детям. Я очень часто высказывала тебе свои чувства, но ты всегда игнорировал их, так как был не способен оценивать реальность”.
На этот раз Шираху некуда было уйти от реальности, которая предстала перед ним в последних строчках письма: “Я хочу развестись с тобой немедленно”. После получения письма Ширах ни с кем не разговаривал. Утром дежурный надзиратель, войдя в камеру к Шираху с обычной проверкой, спросил его:
– Есть жалобы?
– Я чувствую себя нормально, хотя и не все у меня нормально.
– Как это понять?
– Мои нервы сдали и у меня ужасная головная боль. Я думаю, что мое состояние вызвано полученным письмом от жены. Она хочет развестись со мной. Все, все кончено теперь.
Надзиратель с ведома директора предложил ему таблетки от головной боли.
– Спасибо, но я надеюсь, что это нужные таблетки? – настороженно спросил Ширах на безупречном английском. – Цианистый калий в этом случае наиболее подходящее средство. Мои родственники и друзья хорошо вам заплатят, если вы достанете мне капсулу.
– Не валяйте дурака. Моя обязанность сохранить вам жизнь, а не убивать вас. Таблетки помогут вам, и вы смиритесь со своим положением, – ответил надзиратель, покидая камеру.
Накануне Ширах почти не спал всю ночь. Такое состояние длилось больше недели, наконец, он попросил карандаш и лист бумаги и написал жене ответное письмо. Извиняясь за долгое молчание, он ее благодарил за все хорошее, что было в их жизни, и согласился на развод. Много позже в письмах к детям Ширах никогда не жаловался на свою судьбу. Его письма были очень разумны, полны советов и ненавязчивых нравоучений, и если кто-то начинал хандрить, он его успокаивал, уверяя, что быть свободным – это уже счастье.
В его поведении меня удивляло какое-то подобострастие в обращении с обслуживающим персоналом тюрьмы. Он всем улыбался, но улыбка казалась мне такой униженной, что уж лучше не улыбаться. Или наберет в тюремном саду полную фуражку каштанов и, согнувшись в поклоне,
Но вернемся к его делам семейным. У Шираха – четверо детей: старшая дочь Ангелика и три сына – Клаус, Роберт и Рихард. Опекуном детей был назначен брат бывшей жены Генрих Гофман-младший, сын личного фотографа Гитлера. На свидании с опекуном, который пришел обсудить бракоразводные дела, а также желание сестры Шираха Розалинды принять участие в воспитании детей, Ширах сказал, что хотел бы тоже участвовать в их воспитании. Но в связи с тем, что Ширах находился в тюрьме и отсутствовали необходимые документы с его стороны, суд Баварии принял решение взять детей под свою опеку. На столе Шираха неизменно стояли фотографии дочери и трех сыновей, но не было фотографии их матери – его бывшей жены.
По происхождению Ширах был англосаксом. Но в 1943 году, выступая на митинге в Вене, он грубо и оскорбительно высказался в адрес Англии. Генриетта, узнав об этом, тут же позвонила из Мюнхена. Ширах пришел в ярость, окриком оборвал ее на полуслове, требуя, чтобы она замолчала, добавив, что “и для жены Шираха тоже существует концентрационный лагерь”.
Семья Шираха была тесно связана с Америкой, хорошо знала американцев и образ их мышления. В этой связи у Шираха возникла идея использовать американских друзей и, в частности писателя Колина Росса, для зондирования почвы по дипломатическим каналам – можно ли вывести Америку из войны против Германии. Ширах считал, что американского президента Рузвельта можно будет убедить поддержать немецкие территориальные притязания в Европе и что эта его идея может заинтересовать Гитлера и Геринга. Однако министр иностранных дел Риббентроп не разделял идею Шираха. И этого было достаточно, чтобы она оказалась мертворожденной. “Это была очередная нереальная мечта моего мужа, которая лопнула, как мыльный пузырь”, – говорила Генриетта. Она считала, что Ширах стал жертвой воспитания – этакий идеалист, витающий в облаках. Так, например, уже находясь на скамье подсудимых, он был уверен, что суд его оправдает и даже выплатит… денежную компенсацию. Он также утверждал, что воспитанная им молодежь не может нести ответственность за зверства и преступления в войне. Он, по свидетельству тех, кто его знал, никогда не мог объективно оценивать свои поступки.
Стройная и привлекательная Генриетта Ширах, со слегка подкрашенной сединой и короткой стрижкой, не была активным членом клуба жен заключенных тюрьмы Шпандау, который был организован в 1946 году. В задачи клуба входили: обмен информацией о Шпандау, политическая деятельность за улучшение условий содержания заключенных, а также борьба за досрочное освобождение мужей.
Обмен “информацией о делах тюрьмы” жены заключенных предпочитали вести не с бывшей женой Шираха, а с ее братом Генрихом Гофманом, который был в курсе всех дел Шираха. Несмотря на то, что дети Шираха находились под опекой суда, Генриетта с помощью своего брата также принимала посильное участие в их воспитании. Ангелика училась в Висбадене на художника, рисовала рекламные плакаты, которые иногда удавалось пристроить. Она так же, как и мать, взяла фамилию своих американских родных. Ангеликой ее назвали, кстати, в честь племянницы Гитлера, которая покончила жизнь самоубийством. Первой и, утверждают, единственной настоящей любовью Гитлера была красавица Ангелика Раубаль, дочь его двоюродной сестры. Роман начался в сентябре 1929 года, когда она приехала из Вены в Мюнхен к своей матери, работавшей экономкой у Гитлера. Гитлеру было уже сорок лет, и он взял на себя опеку над ней, поселив в соседней бдительно охраняемой спальне. Появлялся периодически с Ангеликой на общественных мероприятиях, демонстративно оказывая ей знаки внимания. В сентябре 1931 года Ангелику нашли с огнестрельной раной в груди в их мюнхенской квартире. Гитлер впал в прострацию, опасались даже, что он пустит себе пулю в лоб. Однако три дня спустя ему пришла телеграмма: президент Гинденбург приглашал на беседу. Судьбоносная встреча вернула Адольфа к жизни. Причина же смерти Ангелики до сих пор неизвестна и является тайной за семью печатями. Назвав этим именем своего первенца, Ширах польстил Гитлеру.