Сорок пять. Часть вторая, третья
Шрифт:
Генрих взял Шико за руку и привел в ближайший дом, изрешеченный пулями и служивший главной квартирой короля, и отдал ему письмо с поручением доставить королю французскому. Написанное под диктовку короля господином де Морне, оно было на дурном латинском языке и заканчивалось так: «Quod mihi dixisti, profuit multum. Cognosco meos devotos. Nosce tuos. Chicotus cоetera expediet».
В переводе это значило примерно следующее: «То, что Вы мне сообщили, послужило мне на пользу. Я знаю приверженных мне – узнавайте своих. Шико расскажет остальное».
– Теперь, друг Шико, – сказал Генрих, – обнимите меня,
Шико принял кольцо и уехал. Ему понадобилось целых три дня, чтобы убедить себя в том, что он видел все это не во сне и что, проснувшись, он не увидит сейчас окон своего домика, возле которого господин де Жуайез давал серенаду.
LVI
Что происходило в Париже примерно в то время, когда Шико въезжал в Нерак
Необходимость следить за нашим другом Шико до конца его посольской миссии удалила нас от Лувра. Однако несправедливо было бы забыть происшествие в Венсене и его последствия.
Король, так отважно прошедший через опасность, испытал волнение, которого не чужды самые храбрые, когда опасность уже миновала. В Лувр он приехал молчаливый и задумчивый, долее обыкновенного молился и, предавшись религиозным размышлениям, забыл поблагодарить предусмотрительных офицеров и преданных телохранителей, которые помогли ему миновать неизбежной гибели. Потом лег спать, удивив камердинеров тем, как быстро скинул платье: он будто спешил успокоиться, чтобы с большей ясностью собрать мысли на другой день.
Д’Эпернон, остававшийся в спальне короля дольше всех в надежде на благодарность, вышел от него в дурном расположении духа – надежды его были обмануты. Луаньяк, стоявший за дверями в ожидании приказаний д’Эпернона и не получив их, грубо обратился к Сорока пяти:
– Король не имеет в вас нужды, господа. Идите спать!
К двум часам всё в Лувре уснуло глубоким сном. Тайна происшествия была надежно сохранена, и никто не знал о случившемся. Добрые парижане храпели, не думая и не ожидая, что едва не стали свидетелями восшествия другой династии на французский престол.
Д’Эпернон, вместо того чтобы ездить по городу с тремя десятками всадников, как он имел обыкновение, последовал примеру своего августейшего повелителя и улегся спать, не сказав никому ни слова.
Один Луаньяк, которого даже разрушение мира не отвлекло бы от обязанностей, обошел все караулы швейцарской и французской гвардии, исполнявшие свою службу регулярно, но без особого рвения. Три небольших нарушения дисциплины были наказаны в эту ночь, как самые страшные преступления.
На следующий день Генрих – пробуждения его столько людей ждали с нетерпением, желая знать, чего ждать от короля и на что надеяться, – выпил четыре чашки бульона вместо обычных двух и приказал предупредить господ д’О и Виллекье, чтобы они явились в его опочивальню для составления нового указа по части финансов.
Королева получила позволение обедать одна, и на беспокойство ее о здоровье короля ей отвечали, что вечером его величество принимает придворных дам. Подобный же ответ дали
Государственные мужи с беспокойством переглядывались: король был так рассеян, все их бесконечные вычисления не в силах были вызвать улыбки у его величества. Рассеянность королей, видимо, особенно неприятна государственным секретарям.
Зато Генрих увлеченнее обыкновенного играл с Мистером Лоу, вскрикивая каждый раз, когда животное сжимало его тонкие пальцы белыми зубами.
– Ах ты, бунтовщик! Кусаться?! Ай-ай! Негодный! Нападать на своего короля! – И, употребляя усилия, как Геркулес, сын Алкмены, для укрощения Немейского льва, Генрих укрощал это огромное чудовище (не больше кулака) и с удовольствием восклицал: – Побежден, Мистер Лоу! Побежден, бесчестный член Лиги Мистер Лоу! Побежден, побежден!
Вот все, что смогли уловить из бормотания Генриха господа д’О и Виллекье, великие дипломаты, от которых, по их убеждению, никакая человеческая тайна не ускользала.
Кроме этих воззваний к Мистеру Лоу, Генрих не произнес ни слова. Нужно было подписать что-нибудь – подписывал; выслушать – выслушивал, закрыв глаза; оставалось теряться в догадках – слушает он или спит?
Пробило три часа. Король велел позвать д’Эпернона. Ему отвечали, что герцог делает смотр легкой конницы. Он потребовал Луаньяка. Тот, как оказалось, в это время проверял приведенных из Лиможа лошадей. Все ожидали, что эта двойная неудача рассердит короля.
Ничуть не бывало: король даже начал насвистывать любимую охотничью песенку – признак полного довольства собой. Ясно было, что желание короля хранить полное молчание сменилось непреодолимой охотой говорить, и за неимением собеседника король разговаривал сам с собой. Он потребовал полдник и во время трапезы слушал чтение назидательных книг, которое прерывал вопросами вроде:
– Плутарх, кажется, описал жизнь Суллы?
Чтец, державший в руке какую-то священную книгу и прерванный таким безрассудным вопросом, обернулся к королю. Король повторил вопрос.
– Да, государь, – отвечал чтец.
– Помните вы то место, где историк рассказывает, как диктатор Сулла избежал смерти?
Чтец колебался.
– Не совсем, государь, – я давно не читал Плутарха.
В эту минуту возвестили о приходе его преосвященства кардинала де Жуайеза.
– А! – воскликнул король. – Кардинал – человек ученый. Он объяснит нам это.
– Государь, – кардинал, входя, услышал последние слова, – неужели я столь счастлив, что пришел кстати? В этом мире такое случается редко.
– По чести, так! Вы слышали мой вопрос?
– Ваше величество, вы спрашивали, кажется, как и в каком случае диктатор Сулла избежал смерти?
– Да! Можете вы мне ответить, господин кардинал?
– Ничего нет легче, государь.
– Тем лучше.
– Сулла, перебивший столько людей, государь, рисковал жизнью только в сражениях.
– Да, и в одном из этих сражений он, помнится, был близок к смерти. Возьмите Плутарха, любезный кардинал. Вот здесь он должен быть, в переводе Амио. Прочтите мне то место из жизни этого римлянина, где он благодаря быстроте своего белого коня спасся от копий врагов.