Сорок уроков русского. Книга 1
Шрифт:
Правда, неприхотливые скифы, к примеру, выходили из положения несколько иным способом; для долгих походов и переходов оседлывали кобылиц. Тут тебе и парное молоко, и полный перечень молочных продуктов, и мясо чуть подросших жеребят. Дарий, гонявшийся за ними по бескрайним степям, тащил с собой обозы с провиантом и диву давался, чем питается супостат, коль скачет всегда налегке?
Письменность, желание перенести слово на глиняную дощечку, камень, папирус либо кожу, возникла по той же причине, в тех же условиях и может рассматриваться, как консервированный продукт живого Дара Речи Замысел и механика совершенно одинаковые: жажда сохранить информацию на более долгий срок, оставить знания потомкам в законсервированном виде, дабы не оскудел их разум. Так и появились первые, весьма примитивные попытки донести прошлое, ушедшее во тьму, светлому будущему. Предвижу возражения; мол, ну со сравнениями ты тут загнул! Как можно сравнивать письменность, величайшую ценность, выработанную человечеством, прогрессивный вид коммуникации, двинувший человечество к стремительному накоплению знаний и
Под наши младые ногти вогнали ершистую занозу, убедив, что наличие письменности — это уровень культурности того или иного народа. Не умеют выцарапывать корявые значки — дикари и варвары, умеют — значит грамотные, продвинутые, благородные. Между тем письменность, театр, философия и прочие атрибуты цивилизованности вовсе не претили использовать рабов, как скот, распинать непокорных на крестах вдоль дорог, а потом еще и описывать это, жалуясь на неудобство путешествия: мол, трупы смердят. Или еще хлеще — выделывать пергамент из человеческой кожи, сдирая ее с живых пленников отроческого возраста, чтобы потом написать изящные и возвышенные стихи. Мы все это автоматически выводим за скобки: мол, времена и нравы такие, но ведь древние свитки, манускрипты, культура! И одновременно мы приходим в ярость, читая описание зверского нашествия вандалов, которые сжигали бесценные библиотеки античности. А они, вандалы, исполняли долг, ознаменованный традицией, и не пергаменты палили — предавали огню частицы праха своих соплеменников, угнанных в рабство.
Письменность, впрочем, как и иные признаки культуры, в древние времена не вносила сколь-нибудь весомого прогресса, как мы думаем, не делала общество гуманнее, а служила более для самоутверждения одной общественной формации над другой. Они скорее были проводником определенной, выгодной для одной стороны, идеологии, инструментом влияния и власти. В последнее столетие появился даже термин «младописьменные народы» — кому принесли письменность, дабы охватить культурностью, подтянуть отсталых до уровня и заодно перевести в колониальное положение. А это все изначально ложный посыл, благополучно введший в заблуждение основную массу народонаселения планеты.
Можно всю жизнь, к примеру, есть сыр даже самых изысканных сортов, но не догадываться, из чего он сделан, если не вкусить парного молока, сливок, нежною творога. Но оставим пока гастрономию предмета и вернемся к Дару Божьему. Происхождение слов «письмо», «письменность» уводит нас в глубокое прошлое в прямом смысле — в пещеры. Именно оттуда явилась к нам потребность оставлять знаки на стенах — в основном рисунки сцен охоты. Кстати, и первые календари тоже оттуда. Судя по технике, умению точно прорисовывать контуры предметов и детали, пользоваться хоть и примитивными, но красками, выстраивать сюжеты и сцены, наши верхнепалеолитические предки имели богатый прошлый опыт. Почему и сколь долго они катались в пещерах — вопрос особый. Попадаются, конечно, и каракули, но они более напоминают детские; рисунки взрослых иногда потрясают изяществом, точными физическими пропорциями животных.
В русском языке писать — это буквально оставлять знаки в пещерах, расписывать стены, в результате чего и сформировался корень пещ — пищ — пас. Пещера — это буквально «там, где пишут». Мы и сейчас говорим — бумага писчая (звучит: пищая), еще говорим, что художник картину пишет, а не рисует. Отсюда же несколько позже возникло слово печь, или пещ, из-за традиции расписывать и украшать очаг, кстати, по устройству напоминающий пещеру. Глинобитные деревенские печи одевали в одежду — облицовывали филенчатыми деревянными блоками, непременно расписанными пестрыми цветочными узорами или оплетенными резьбой с солярными знаками, как прялки. А вспомните изразцовые, кафельные печи в купеческих и дворянских домах — произведения искусства! Да и сейчас на камин не жалеют самых лучших материалов для отделки. (Не следует путать: слово пища появилось от пить, питать.) Вообще печь — душа любого славянского дома, его центр, объект поклонения: даже божок свой был, домовник, домовой, живущий в запечье или под ней, в пещере, — так называлась ниша, куда складывали дрова на просушку.
И река Печора получила свое название от того, что древний ее исток брал начало в пещере.
Ни в одном языке более пещера и письмо не увязываются единым корнем и смыслом. Это вовсе не значит, что письменность у нас тогда и появилась — нет, конечно, и потребности такой не было, однако существование традиции отмечать знаками определенные исторические периоды, род занятий и увлечения — бесспорно. То есть зачатки неких орнаментальных, символических знаковых систем были привычным делом, пещерная живопись потом
«Консервирование» живой речи, переход ее изустной в письменную форму, произошли, скорее всею, по причине неких глобальных катаклизмов климатическою, геологическою характера, резко нарушивших привычный строй жизни. Самым значительным потрясением для наших пращуров было, конечно, оледенение континента — в этом периоде и следует искать истоки письменности. Возникла потребность сохранить знания, прежде всего календарные и географические, дабы не утратить ориентацию в резко изменившемся пространстве. Похолодание согнало с насиженных мест, прежде всею, тех, кто жил с «сохи», занимался земледелием и скотоводством. Они были вынуждены отступать в южные, более теплые края, и на замерзающей земле оставались лишь те, кто жил с «лова». Оледенение наступило не сразу, промысловые животные (не мамонты!) адаптировались к изменению среды обитания, некоторые виды, например олени, и во- все не покидали своих обжитых территорий. Разве что из красавцев с золотыми рогами и «зеркалом» постепенно превратились в низкорослых (недостаток корма), но выносливых северных трудяг, способных копытить глубокий снег, что они и делают до сих пор. Земледельцы волею судьбы также превращались в охотников, однако отступали под натиском ледника, и те из них, кто не сумел или не захотел изменить род занятий, оказались в Передней и Средней Азии, иные же и вовсе откатились к берегам Инда и Ганги.
Тверской художник Всеволод Иванов своим творческим взором узрел воочию тот драматический период и точно описал на своих полотнах это великое переселение: люди отходили вместе с мамонтами, не исключено, используя их как тягловую силу. Доказательством тому служит уникальный заповедник Костенки в Воронежской области, где, судя по всему, люди и эти огромные существа жили вместе, и если мамонты не были «домашним» прирученным скотом, то, во всяком случае, человека не боялись, впрочем, как и человек их. Охота на мамонтов была вынужденной мерой, люди добывали ослабевших животных, которые, как и олени, научились добывать корм под снегом, разрывая его бивнями. Среди скелетных останков попадаются бивни, в нижней части стертые более чем наполовину, а то и сломанные при жизни. Мамонт стал использовать свою красоту и гордость, свое боевое оружие в качестве орудия для добычи корма — так велико было падение нравов! Человек употреблял мамонта целиком; мясо после особой переработки шло в пищу, шкуры — на одежду и жилища (чумы), кости — на строительство и топливо. Хрестоматийные картинки про охоту на мамонтов надуманы и нереальны: загнать такого монстра в ловчую яму, да еще забить камнями — глупость несусветная: вряд ли автор видел зверя крупнее кошки и бывал хотя бы на кабаньей охоте. Добить больного, издыхающего — это еще куда ни шло. Мы часто видим, как индийцы, живущие поблизости от мест обитания диких слонов, страдают от них, часто гибнут и даже всей деревней не могут противостоять одному разъяренному животному. А у них, между прочим, большой опыт такого сожительства. И еще следует учитывать отношение тогдашнего человека к природе и живому миру в частности: оно не было потребительским по определению, люди жили не только благодаря природе, но и во имя ее, осознавая себя частью гармоничного мира. Этот вывод следует из представлений и верований того времени, мамонт явно был тотемным животным, однако холод оледенил нравы не только у мамонтов...
Обитатели стоянки в Костенках не были первобытными людьми, как это представляется; они переживали там лютую стужу, временные трудности, вероятно, зная, что ледник вскоре непременно начнет таять и отступит. Свидетельство тому — изящные, ювелирно выточенные из кости статуэтки беременных женщин, найденные в одном раскопе с жилищем наших пращуров. Высокохудожественность всякого произведения искусств, а скульптурного в особенности, достигается длительным опытом и традицией. Примитивная архитектура глиняно-костяной постройки, убогость существования говорят о временности ситуации и не совместимы с плодами рукодельного мастерства ее обитателей. Почему-то ученые не обращают на это внимания либо в силу своего окостеневшего мышления игнорируют подобное несоответствие. Хотя должны бы помнить, что в блокадном Ленинграде люди ели кошек, крыс, однако при этом поэты писали стихи, композиторы — прекрасную музыку.
В любом случае оледенение стало, пожалуй, первым случаем в истории наших пращуров, когда они разделились по «профессиональному» принципу. И письменность требовалась тем, кто уходил, и тем, кто оставался. Тем и другим она была необходима по одной причине — чтобы не одичать, не деградировать в изменившейся среде обитания. Следовало законсервировать существующий опыт, а сделать это без знаковой фиксации знаний невозможно. Для уходящих это были новые, хотя и теплые, но чужие края, с незнакомой растительностью, пищей, образом жизни и космосом; для остающихся — вопрос выживания в студеном климате, вопрос сохранения ориентации в суровом, неузнаваемом пространстве