Сороковник. Части 1-4

Горбачева Вероника Вячеславовна

— Настоящий мужчина, — говорю, и приставляю пальчик к голове его ангельской, — должен любить только двоих женщин. Двоих. Свою мать, — и мать своих детей. Понял, Лельчик?

И стучу в лоб, как бы вбивая установочку.

Он ошалело глядит на меня.

— А откуда… Меня ж так только мамка прозывает…

— Сердце подсказало, — отвечаю в тон. — Все мы — чьи-то мамки. Иди уж, Лель.

Он кубарем скатывается с крыльца, спешит обдумать новую для себя истину, я же встречаюсь с задумчивым взглядом Васюты.

Ещё один день отгорел…

Среди ночи меня снова накрывает паническая атака. Я сжимаю зубы. Не поддамся. Нужно просто чем-то отвлечь себя. Открываю окно, вздрагиваю от ночного холода

Издалека слышно нестройное пение. Несколько мужских голосов с чувством выводят:

— Зачем вы девочки, красивых любите? Непостоянная у них любовь…

Губы невольно разъезжаются в улыбке. Дорогие мои мужики. Русичи. Родненькие.

Я буду варить вам щи и каши, печь пироги и квасить капусту. Я буду петь, сколько попросите. Я буду учить вас уму-разуму, сколько захотите. Только не меняйтесь. Оставайтесь такими же, в этом жестоком, жестоком, жестоком Мире.

Глава 5

— Васюта, — говорю я убито, — у тебя, может, прекрасная лошадь…

— Это конь! — багровеет он.

— … и вся на тебя похожа, — пропускаю мимо ушей его замечание, — но только я её очень боюсь. — Или я с неё хлопнусь, шею себе сломаю, или помру со страху. Лучше прибей меня сразу, чтоб не мучилась.

Он уезжает злой, как чёрт. При этом умудряется так развернуться, что из-под копыт его монстра летят вывороченные комья глины величиной с тарелку. Хорс сердито рыкает вслед.

Я понуро бреду в дом. Янек подхихикивает.

— Что?! — поворачиваюсь я к нему. — Что опять не так?

Тот уже хохочет во весь голос.

Наконец объясняет: воинского коня следует называть только конём, пусть он и лошадь. Я недоумеваю. Почему?

— Ну… Конь он и есть конь. Жеребец, — объясняет Ян, и в глазах его пляшут весёлые Васютинские искорки. — Зазорно воину на лошади-бабе ездить.

— А-а, — усиленно соображаю. — Очередная ваша мужеская заморочка… Всё равно не понимаю.

— И понимать нечего. Просто запомни.

… Нет, начиналось всё неплохо. С утреца, налюбовавшись на атлетические игрища во дворе, я накормила своих… н-да, пусть будет так, своих мужиков завтраком и занялась заготовкой к большому обеду. Была у меня задумка поставить тесто для пирогов, и я всерьёз обдумывала, сделать ли мне открытый или закрытый пирог, с капустой или с яблоками, с грибами или с мясом… А может, кулебяку на четыре угла? Размышления мои были прерваны топотом копыт во дворе, настолько мощным, аж земля содрогалась. И прямо в раскрытое окошко впёрлась наглая лошадиная морда, угольно-чёрная, с растрёпанной гривой… Заметила на подоконнике яблоко и тут же его схрупнула.

— Это что же такое? — только и спросила я.

А у самой в руке ещё одно яблоко.

Конь пыхнул на меня, потянулся губами, но я опасливо попятилась. Васюта с его спины попытался заглянуть ко мне в окошко.

— Выходи, — скомандовал нетерпеливо. — Посмотрим, как ты в седле держишься.

В седле?

— Никак не держусь, — быстро сказала я. — Не выйду. Не надейтесь.

Он не понял.

— Выходи, говорю, прокачу! Ну, хоть на крылечко выгляни!

Ага. Выгляни в окошко, дам тебе горошку…

На крылечко-то я вышла. Настолько не в себе, что яблоко так и несу с собой. А этот чёрт кудлатый… я имею в виду коня, у меня его прямо из руки — хруп! И звук при этом такой камнедробительный, будто в пасти у него молотилка работает. А сам такой громадный… навис надо мной, как туча. Мышцы бугрятся, глаза горят, в общем, кроме масти — весь в хозяина. Даже грива в колечках, как борода у Васюты. И всадника чумового у себя на спине словно и не замечает, сам передо мной красуется.

Конь-огонь, в общем, только пар из ноздрей не вырывается.

— Э-э… — сказала я. — Это вообще обязательно? В седле?

— Тебе ж через неделю ехать. — Васюта развернул зверюгу ко мне боком. — Пешком я тебя не пущу, ноги оббивать. Давай-ка, садись.

И наклонился, и лапищу ко мне потянул. Я на всякий случай даже руки за спину спрятала. Головой замотала.

— Я на эту гору не полезу, Васюта. Я лошадей, можно сказать, в жизни не видела…

— Это конь, — Васюта оскорблено выпрямился. — Лучший боевой конь в городе.

Кто бы сомневался! Другой его и не выдержит!

— Пусть будет конь, — согласилась я. — Только я верхом не умею.

— Так я научу. — Он понял по-своему. — Ты что, боишься, что нас двоих не выдержит? Да таких, как ты, ещё пятеро усядутся — он и не дрогнет.

— Вот их и сажай, а я не полезу.

— Заладила одно, — он начал заводиться. — Мне тебя в дорогу готовить надобно! Как я коня подберу, ежели не знаю, как ты с ними ладишь?

И вот тут-то я это и сказала.

— Васюта, у тебя, может, прекрасная лошадь…

— Это конь! — побагровел он.

— … и вся на тебя похожа, только я её очень боюсь. Или я с неё хлопнусь, шею себе сверну, или помру со страху. Лучше сразу меня прибей, чтоб не мучилась.

Он взрыкнул, развернулся и рванул прочь, злой, как чёрт.

Похоже, оскорбила его в лучших чувствах. Его и… коня.

В последующий час я узнала о себе много нового. Янек пилил меня, не переставая. Зудел, и что честь мне такая оказана, и как дядька за этого зверюгу необъезженного триста монет выложил, словно за меч раритетный, и как укрощал-укорачивал, и ведь есть же на свете такие ду… Ванессы, не понимающие, что за счастье на их долю выпало, а вот ему-то, Яну, хоть бы раз предложили на боевом коне прокатиться, а тут баба глупая, непутёвая, даже не знает, от чего отказывается…