Сороковник. Книга 3
Шрифт:
Тоже пожав плечами, отхожу под его бурчание о том, как много развелось вокруг критиков. А со всех сторон, привлечённые бурной вспышкой гнева, подтягиваются любопытные. Кто-то задумчиво складывает кончики пальцев и зависает в прострации, созерцая шедевр, кто-то, хмыкнув, идёт дальше… Но вот уже одна из девиц-"обережниц" начинает что-то настойчиво шептать своему спутнику. Слов не видно, но смысл понятен. Творение гения будет продано, и не за гроши.
Как-то бедненько сегодня с сюжетами, думаю с нарастающим раздражением, обходя художественный ряд. В пастели, в сангине, в масле показывается всё та же площадь, разве что состав действующих лиц варьируется. Могучий ведун мечом взламывает мостовую, за ним вырастает стена обережного круга. Стройно-изящная обережница невесть откуда взявшимся копьём, раза в два длиннее её собственного роста, пришпиливает к земле странно съёжившегося дракона. Прямо-таки Святой Георгий, не иначе. Страстный поцелуй ведуна и обережницы (краснею) — и где-то там, на заднем плане, гротескно-уродливая фигурка Игрока, подпрыгивающего и потрясающего кулаками.
Самовыражение, не иначе. Как я тогда не заметила на площади такого множества свидетелей? Не иначе, на стрельбу отвлеклась…
И, словно натолкнувшись на невидимую стену, замираю у последнего холста.
Вот он там был, этот могучий старик, заросший великолепной, до самой груди бородой, с пышными усами, лихо подкрученными наверх, в потёртом берете и непонятного болотного цвета старом сюртуке, лоснящемся на локтях. Только тот, кто видел, мог уловить этот момент, когда лицо Рорика неуловимо преобразилось, и из смертельно усталого парнишки вдруг проглянул Обережник-воин, заслонивший собой ни много, ни мало — город. Мир.
Смятый балахон промок на груди от пота, на лбу и щеках размазана пыль, беззащитно выделяется кадык на худой шее. Пальцы, сжимающие такое знакомое витое древко, наливаются силой. Где-то с левого края — отблеск портала. А вот меня здесь не видно. Тем не менее, в том движении руки обережника, в его жесте, устремлённом к кому-то за гранью подрамника, в крохотных огоньках-отражениях серых очей, в губах, чуть припухших от недавнего поцелуя — во всём улавливается присутствие рядом Женщины, которая только что отстранилась.
Не задумываясь, я кладу на колени Мастеру букет.
Покосившись на меня, он вытаскивает из закромов деревянного ящичка угольный карандаш, протягивает мне — и кивает на холст. Стянув перчатку, чтобы не испачкать, вывожу чёрным в нижнем правом углу холста: "Спасибо, Мастер". Ставлю подпись. Возвращаю уголёк на место. Надеваю перчатку.
Он, улыбнувшись в усы, снова берётся за кисть.
Да, день богат на интересных людей…
Но кто бы мог подумать, что ждёт меня ещё одна встреча, но на этот раз — не слишком приятная?
Едва свернув в квартал русичей, слышу за спиной приближающийся конский топот. Но я же знаю правила: всадникам отведена проезжая часть, желательно — середина, прохожим — тротуар, вот и иду себе спокойно по тротуару. То, что всадник внезапно сворачивает и преграждает мне путь конём, становится для меня полнейшей неожиданностью.
В какой-то момент мне вдруг кажется, что мир вокруг расплывается. Но вдруг я понимаю, что это не игра зрения, это на мгновение проявляется и окутывает меня радужная плёнка защиты. Всё-таки они где-то рядом, мои хранители, но вертеть головой и выискивать их сейчас — не время.
— Далеко путь держишь, обережница? — смурно спрашивает Ипатий. — И не одна, как посмотрю. От кого защищаешься — не от меня ли? Неужто я тебе угрожал хоть раз?
Он слегка выдвигает коня вперёд, но тут надо мной зависает ещё одна плёнка, на этот раз плюющаяся искрами, и конь шарахается в сторону.
— Здравствуй, Ипатий, — спокойно говорю. — Да и я тебя вроде не обижала, с чего это ты на меня наезжать удумал? — И невольно ловлю себя на том, что слово "наехать" можно понять сейчас в обоих смыслах, и в прямом, и в переносном. С запоздалым страхом понимаю: а ведь так и стоптать недолго!
— Навестить кого решила? Или так, полюбопытствовать, как тут без тебя, драгоценной, выжили?
— Да что с тобой, воевода? — не выдерживаю. — Я что — обидела тебя чем-то?
Он сдерживает коня, который дрожит от выстреливающих искр.
— Быстро же ты Васюту забыла, — говорит сквозь зубы. — И уже к тёмному под бок подлегла, успела сговориться. А знаешь, что твой некромант перед самым боем к Васюте приходил?
— И что? — стараюсь сдерживаться, хотя внутри просто кипеж.
— То! Слышал я их разговор, да многие слыхали, тёмный ни от кого не таился. Сказал, мол, прятаться от тебя не хочу и не буду, жену привёз — сам знаешь, кого, и тебе не уступлю. Из-за тебя Васюта погиб, не иначе! Смерти он искал, обережница! Да ты что не понимаешь, что ли?
В его злых глазах разгораются красные огоньки. Я невольно отступаю.
— Васюта — не мальчик, из-за бабы смерти искать. — Удивительно, но голос мой звучит холодно и ровно. — Он, когда на Змея кинулся, не обо мне думал, а о тех, кого за своей спиной оставил. О Яне, о товарищах. Их защищал. А ты где был тогда?
У него дёргается щека.
— Поле большое, на всех места хватило, — говорит угрюмо. — К Яну не смей ходить, и я ему запрещу с тобой, изменщицей, видеться. Нет тебе…
Кто-то въезжает в переулок за моей спиной.
— … среди наших места.
— Да ты что, Ипатий, белены объелся? — слышу за спиной возмущённый голос. — Ты что творишь, ирод?
— И ты не суйся, воительница, — огрызается тот. — Не твоё это дело.
— Моё, — твёрдо отвечает Лора и не спеша тянет из заплечных ножен короткий меч. — Только ляпни ещё что в таком духе — не посмотрю, что вместе в бой шли. Езжай своей дорогой, Ипатий.
— Ты… — говорит он неверяще. — На меня?
— Хороший ты мужик, воевода, — Лора поигрывает оружием, — но не орёл. Не орёл. Давай, вали отсюда. Я ведь не шучу.
Воевода сплёвывает.
— С бабами связываться…
Я перевожу дух. Потому что в какой-то момент показалось, что он просто так не уедет, и придётся мне звать своих хранителей — разнимать дерущуюся парочку. Вот уж не хотелось бы, чтоб из-за меня эти двое сцепились. Потому что худо было бы Лоре. Слишком бешеные глаза были у всадника.
Амазонка долго смотрит ему вслед. Затем спешивается — и порывисто меня обнимает. Защитные плёнки бесшумно лопаются за секунду до нашего жаркого объятья.