Соседи (сборник)
Шрифт:
— Еще что, — испуганно проговорила она, не желая и вспоминать, того, что было в Грязнухе. — Будешь топить баню, а я обед из печи достану?
— Доставай.
Сделав несколько шагов к дому, Александра Васильевна хотела вернуться, выбрать с гряды огурцов для обеда, но Петр Иванович сказал, что сам выберет. Она постояла немного, как бы размышляя: доверить Петру Ивановичу выбрать огурцов или вернуться и сделать самой? Медленно, как будто нехотя, она стала подниматься в гору. И, удивительное дело, без ведер с водой, без кошмы с листьями Александра Васильевна шла в гору как будто
Закрывая ворота, она увидела, как Иван Черный свернул за мостом влево и шагал, мелькая за деревьями, по дороге вдоль болота.
Перед баней к Мезенцевым заглянула Арина. Подождала Володю, несшего от бани пилу и оставшиеся дрова, на которых сверху лежал топор.
— Много воды нагрел? — спросила Арина.
— Много.
— Дементию останется?
— Останется. Пусть приходит.
— Куда ты дрова несешь?
— В поленницу.
— Лежали б около бани, чего их носить.
— Складу в поленницу.
— Все бы складывали! Шура дома?
— В магазине.
— Ну, ладно, — сказала Арина, будто простила Володе какую-то провинность. — И я в магазин схожу, у меня тоже есть деньги.
Арина любит кричать. За свой характер она часто получала от ворот поворот. Ладила она в этом краю только с Александрой Васильевной.
Рядом с домом Лоховых стоял еще один, крайний дом, в котором жили Дедуровы. Казалось бы, самые близкие соседи! Но Арина считала, что Дедуровы своим домом только свет загораживают да нарочно в Аринин огород свиней запускают.
По правде сказать, хулиганить в доме у Дедуровых некому — мужчин нет. Сама Дедуриха и четыре дочки, росшие одна за другой: старшей было двадцать два, младшей — двенадцать. Дочки рослые, белые, румяные, как пряники. Младшей ни за что не дашь двенадцать. Скажет, — в пятый класс ходит, — никто не верит.
Что они там такое особенное едят, удивлялась Арина, растут как на дрожжах! Она ожидала: не успев вырасти, Дедурихины дочки начнут выскакивать замуж одна за другой, как у Арины. Ожидания ее не оправдались: учатся Дедурихины дочки, а на женихов не смотрят. Оно, если разобраться, так и смотреть не на кого — кругом на двадцать километров нет ни одного жениха. Но ведь нашли себе женихов Аринины дочки! Не-ет, с Дедурихой ей говорить не о чем. Да с ней и не поговоришь: чуть что — побежала! То у нее не сделано, другое не сделано… А дочки рассядутся с книжками, шапки соломенные понадевают, и — ха-ха-ха-ха! Даже в лесу слышно, как они смеются. Городскими стали.
Две, которые младшие, попростей будут, из деревни никуда не выезжали, — губы не красят, хвостов на голове не носят… А старшим бы, точно, Арина подол заголила и показала, где город, а где деревня!
Первыми, как принято у Мезенцевых, пошли в баню мужики. Мыться, как только закрыли баню, хорошо тому, кто любит париться, а в остальном лучше, кто идет во вторую очередь: не так жарко, нет угара.
Баню закрывал Володя. Придраться не к чему: головешки залиты, крыльцо подметено, пол вымыт, блестит протертый шестик, новый веник лежит в горячей воде.
Петр Иванович попарился в третий раз.
— У-ах! — выдохнул он, соскальзывая с полка
В маленькое оконце струится дневной свет. Горит лампа-коптилка, пламя колеблется, вот-вот погаснет, когда кто-нибудь парится или выходит из бани. Огонек коптилки потрескивает — долетают брызги. И оттого, что лампа горит днем, отодвигая ненастоящую темноту, не покидает ощущение таинственности, которая исходит из темных уголков бани, от ярко освещенных предметов, которые лежат рядом с лампой, из легких и странных шорохов на потолке и у крыльца.
— Кто-то прошел? — Петр Иванович перестал натираться мочалкой и прислушался.
— Птицы садятся! — сказал Володя.
— Молодец, — похвалил его Петр Иванович. — Надо прислушиваться.
— Зачем?
— Молодой человек должен быть наблюдательным. А как же!
— Я же не на границе.
— А где ты?
— В Белой пади.
— Граница везде, — сказал Петр Иванович, нисколько не сомневаясь в правильности своих слов. — Враг будет мыться с тобой из одного таза, и ты знать не будешь.
Последние слова показались Володе интересными, хотя и похожими на книжные, и он сказал:
— Ну вот сейчас, я что — враг?
— Ты — нет. А кое-кто может оказаться. По-твоему, кто ночью стоял на огороде, кто стучал в окно?
— Кому-то делать нечего.
— Делать нечего? Мы же с тобой говорили: что можно искать на огороде в три часа ночи? Огурцы мы перед тем выбрали… Не за капустой и не за картошкой он приходил, сейчас голода нет. Теперь давай предположим: в ту ночь, неделю назад, и позавчера ни один человек из нашей деревни ни в пьяном, ни в трезвом виде на чужом огороде не показывался. Кто же тогда стоял на огороде? Кто стучал ночью в окно, а потом бежал по картошке?
— Нарочно кто-нибудь…
— Нарочно? Для чего?
— Попугать захотелось.
— Кого? Я старый воробей, меня пугать нечего. Ты не смейся, — многозначительно произнес Петр Иванович, принимая у Володи таз с теплой водой. — Слушай, что я тебе говорю. Я завтра еду на учительскую конференцию, за хозяина ты остаешься. В амбаре я тебе ночевать запрещаю. Понятно? Что-нибудь заметишь, расскажешь, — я через три дня приеду.
Стемнело. После бани Мезенцевы во второй раз пили чай с брусничным вареньем, когда с бельем и со своим веником зашел к ним Дементий. Через минуту он взялся за ручку двери, отказавшись и от чая, и от разговора.
— Воды на троих хватит, — сказал Петр Иванович, отставляя стакан и поворачиваясь лицом к Дементию.
— Пар остался? Мне, главное погреться? Ноги на дню сколько раз намочишь! Около Третьего Индона пасем, коровы лезут в болото.
— И пару на троих хватит.
Дементий было пошел, но из коридора вернулся.
— Чуть не забыл? Петр Иванович, что это тебя за мужик спрашивал?
— Когда?
— Неделя будет, как я его видел. Что-то он мне не понравился. За мостом встретились под вечер. Гоним с Яшкой коров, подходит ко мне, заводит разговор.