Сотворение мира
Шрифт:
— Это глупое недоразумение.
Мардоний пошевелился в гамаке. Я старался не смотреть на его ногу и, конечно, только на нее и смотрел.
— Не вижу причины, почему бы тебене повести войско в Индию.
Я целиком был поглощен так называемой восточной политикой и никогда от нее не отклонялся до сего дня. Но Мардоний был проводником западной политики, единственным. За легкие задачи он не брался. Великий Царь утратил интерес к Европе после поражения на Дунае; он проводил дни в заботах из-за северных кочевников и придумывал новые способы извлечения доходов. Однако, пока я не распалил воображение Дария рассказами об Индии и Китае, серьезного желания продолжить свои завоевания на Восток он не выказывал.
Несколько часов мы с Мардонием спорили. Зловоние и постоянное покачивание судна вызывали тошноту. Хотя Мардоний знал о моей аудиенции у Дария, он был слишком умен, чтобы прямо спросить, о чем там шла речь. При персидском дворе не так уж много секретов. Все знали, что в Вавилоне я был у Ксеркса.
— Я хочу, чтобы следующую греческую экспедицию возглавил Ксеркс. А я буду заместителем.
Я видел, что Мардоний считает себя хитрецом.
— Атосса не хочет его отпускать.
Я совсем не хитрил.
— Но Аместрис заставит его пойти в поход, — улыбнулся Мардоний. — Она имеет большое влияние на нашего друга.
— Да, я слышал. Но хочет ли она, чтобы он пошел?
— Конечно. Она не может смотреть, как вся слава достается мне. И я ее не осуждаю. Вот почему я хочу разделить с ним честь завоевания Европы.
— И какую же именно часть Европы ты хочешь завоевать?
Это был в самом деле вопрос. В те дни о размерах и разнообразии западных стран мы знали еще меньше, чем теперь. Финикийцы подали нам хорошую мысль о возможности использовать старые или построить новые порты вдоль северного побережья Средиземного моря. Но территория этого густо заросшего лесом и малонаселенного континента оставалась, да и сейчас остается, загадкой, не стоящей того, чтобы ее разгадывать, — конечно, с моей точки зрения.
— Главное сокрушить Афины и Спарту и переселить жителей сюда, как мы сделали с милетянами. Потом я бы захватил Сицилию. Это огромный остров, где можно выращивать достаточно зерна, чтобы прокормить всю Персию, — это избавит нас от привязанности к дурацкому ячменю. — Мардоний скорчил гримасу. — Если хочешь понять вавилонян, только представь ячмень… и пальмовое вино. Они только этим и питаются, взгляни на них.
— Они очень даже ничего…
— Я говорю не о красоте. Меня не интересуют проститутки. Меня интересуют воины, а их здесь нет.
Но вскоре появились. В каюту ввалилась вся греческая партия при персидском дворе. Мы обнялись с престарелым Гиппием.
— Это будет последний поход, — шепнул он мне на ухо.
Несмотря на старость и нехватку зубов, он по-прежнему сидел на коне как влитой.
— Прошлой ночью мне приснилось, что моя мать держит меня на руках. Это хорошая примета. Теперь я уверен, что скоро буду в Афинах приносить жертву Афине.
— Будем надеяться, тиран.
Я соблюдал протокол. Демарат, однако, этим себя не утруждал.
— Будем надеяться, поход состоится.
Спартанец с неприязнью взглянул на меня, и остальные последовали его примеру. Даже розовая физиономия Милона погрустнела при мысли, что я, возможно, враг.
Я стал прощаться. Мардоний настоятельно приглашал приходить снова.
— В следующий раз я приготовлю для тебя карту Европы, такую, что порадует «царево око».
Он рассмеялся. Греческие заговорщики — нет.
Солнце палило вовсю, пока я взбирался по ступеням, ведущим от причала к низким воротам в конце улицы Бел-Мардука. Здесь меня ожидали мои стражники и глашатаи. Я чуть не забыл про них. Я тогда еще не привык к преимуществам и неудобствам высокого положения. Одно дело — в чужой стране вроде Магадхи, где никто не обращает внимания на незнакомцев, и совсем другое дело идти или скакать по главной улице Вавилона в сопровождении стражников с обнаженными мечами и глашатая, который звонким голосом выкрикивает: «Дорогу „цареву оку“!» И дорогу дают. От взгляда «царева ока» люди сжимаются, как от огня, способного их опалить.
Когда двор в Вавилоне, город переполнен людьми. Храмы заняты не только религиозной службой и ритуальной проституцией, но, что важнее всего, обменом денег и раздачей ссуд. Говорят, банки изобрели в Вавилоне. Может быть, это и правда. Но также правда и то, что в других местах, и совершенно независимо, индийцы и китайцы создали собственные банковские системы. Меня всегда поражало, что проценты во всех уголках мира обычно одни и те же, хотя регулярных контактов между тремя странами не было. Мне это кажется поистине загадочным.
Я пешком проследовал по узкой, извилистой боковой улочке. Благодаря глашатаю и охране я смог попасть в контору «Эгиби и сыновей» без особой толкотни — и плевков. Черноголовые мстят своим персидским хозяевам, плюя в них. Правда, делают они это среди достаточно большой толпы, когда можно мгновенно скрыться.
Фасад величайшего в мире банковского дома представлял собой невыразительную глинобитную стену с простой кедровой дверью и маленьким окошечком в ней. При моем приближении дверь отворилась. Черные рабы с ритуальными шрамами на лицах, кланяясь, ввели меня в маленький внутренний дворик, где я увидел главу семейства — улыбающегося маленького человечка по имени Ширик. Когда мой глашатай объявил о присутствии «царева ока», Ширик пал на колени. Я почтительно помог ему встать.
Он держался доброжелательно и внимательно, но мое появление не произвело на него никакого впечатления. Он провел меня в длинную высокую комнату, где стены были покрыты полками со стопками глиняных табличек.
— Некоторые из этих записей сделаны более века назад, — сказал Ширик, — когда наша семья впервые приехала в Вавилон. — Он улыбнулся. — Нет, мы не были рабами. Существует легенда, что мы были пленниками иудеев, пришедших сюда после падения Иерусалима. Но рабами мы не были. Мы обосновались в Вавилоне задолго до их прихода.
К нам присоединились Фань Чи и еще один китаец, служивший у Ширика. Мы сели за круглый стол, а отовсюду немо взирали на нас глиняные таблички, представлявшие собой миллионы овец, тонны ячменя, груды железа и почти всех отчеканенных «лучников».
Думаю, из меня бы вышел неплохой ростовщик, не получи я такой подготовки как жрец и воин. Хоть у меня и было свойственное знати пренебрежение к торговле, я не питаю положенной ей страсти к войне, охоте и винопитию. Как жрец, я обладаю большими познаниями в религии, но не уверен, что есть истина. Хоть я и слышал однажды голос Мудрого Господа, теперь, с годами, могу признаться, что слышать и слушать — две вещи разные. Меня смущал вопрос мироздания.