Совершенные лжесвидетельства
Шрифт:
Частный случай растворения: на бумаге, растворенной в пробелах форм, забытых на том краю ночи и найденных — на другом. Послания, непрозрачные мне — ранним временным отчуждением букв и дальнейшим особенным обхождением: мимо меня, но — к возлюбленному наставнику в искусствах химии: свойства, расщепления, предсказание реакций, превращения и подмены… к прекрасной ликом горбоносой иудеянке, за которую служил по чужим городам — семь лет, и еще семь — по недородам дорог, и не дослужил… спросив за службу — молодильные яблоки воспоминаний, они же — камни вдоль чернотропа. Или упущены мной — в общих воззваниях, знаках и приветах от явленного. И подарены мне адресатом — пред новой чредой исчезновений, а может, взяты мной в дар —
Здравствуйте, моя дорогая. Наконец встал назначенный Вами октябрь, все ждет Вас, шампанское охлаждается, но… но не было сказано, в октябре какого года?
Уже третью неделю я здесь. Пока стажируемся, будем начальниками смен. Живем в общежитии, комнаты ни мне, ни товарищу достать не удалось. Грязновато, далековато… Да и скучно…
Здравствуйте, моя дорогая. О моем приезде сейчас, конечно, не может быть и речи. Если и вырвусь, то для срочной Москвы. Вот бы возможность для Вашего появления — надеюсь, надеюсь… Пока знакомлюсь с производством, начнем после праздников, цех красителей — и самый сложный на заводе, и самый интересный. Народ как будто неплохой, мастер тоже толковый. Грязновато, но это ерунда. После капитального ремонта лишнее выброшено, возможное облицовано плиткой. И, не поверите, преобладающий цвет — фиолетовый.
Одно неважно — быт. Мне таки поднадоело перебиваться по общежитиям и жить Бог знает как и где. Ведь я болтаюсь по белому свету уже с 1941 года. Правда, я бродяга — и страстный, но согласитесь: после вояжей и трудов приятно возвратиться в свой дом, да и пора уже иметь его. Мне к тридцати добирается.
Вы говорите о седых волосах? Не смейте больше. Запомните, для меня Вы молоды, мы с Вами ровесники.
О скончании студенчества я пока не жалею, еще свежо. Пишите побольше о себе. Какие курсы Вы сейчас читаете?
Я уже организовал группу, здесь — знаменитые пещеры. Для начала новых странствий пойдут…
Здравствуйте, моя дорогая. Очень провинился перед Вами длиннейшим молчанием. Не знаю, могу ли быть прощен. С ноября работаю самостоятельно, завод забирает — 14–16 часов в сутки. Утром имеешь существенные планы, а возвращаешься к этим огнеприпасам — уже разбитым. И действия недоступны, кроме — спать, спать… на железной койке. С тем и мелькнул этот месяц. Я очень люблю большие нагрузки — но пока неверно распределяю силы и время. Очередные большие перемены… А вообще, я доволен такой жизнью. С утра работа приманивает… Идешь за своим желанием.
Первое время были трения с рабочими, отказы от работы. С иными пришлось ругаться, прогонять. Сейчас слушаются. Зовут по отчеству — постепенно привыкаю. Народ у меня хороший. Из 4-х смен в цехе мои люди — лучшие…
А вот после работы — тяжелая скука. Чувствуешь себя в ссылке. Радио нет. Повезет достать газету — с жадностью читаешь от корки до корки. С жильем — безнадежно. Строят еле-еле — и временем, и качеством. Вчерашнее несчастье: рядом с нами сгорел дом — и, конечно, принадлежал заводу. Девять жизней. Я как раз был в окне…
Единственная радость — Ваши письма. Но хочется получать от Вас частые письма, все о Вас знать. Вы же больше отчитываетесь — кафедральным. Пожалуйста, пишите мне все и еще длиннее. Написанное же неплохо и отправлять. Моя дорогая! Как хорошо иметь такого чудесного друга, как Вы.
Кто приедет со студентами к нам на практику? Может быть, Вы? Передайте X., что он — крупная свинья, до сих пор от него ни слуху, ни духу.
Привет Вашей маме и всем знакомым. Пишите.
Эти порошковые травы усыпали половину конвертов — истекшим городом в арьергарде ночи, ощутившим, как все его силуэты растлились на черном подбое, на штормящей жестикуляции безгласых дерев: нагар долготелого… и бросился сквозь горящие обручи окон — в сны. Или — принял новое очковое имя: из пламенных — то ли политический гангстер, то ли битый одер с молотом головы. Так и въелись в меня три ударных слога — молодцеватый город меж собою прошлым — и нарастающим, сомкнутый краями тьмы. Парады-алле паровоза — его громоздких, выстуженных мерзостей… Одетый в лиловые дымы хор — на картах пятидесятых, галечник мерзлых, гремучих следов. Будь сей город на расстоянии проницаемого дня — все бы… Но, возможно, вокзально-сизые оттенки, и одевший всех шерстью дым и провальные ожидания — случайный ингредиент. Оказывается, эту голову — ослиный пробойник — вырезали из черных бумажных тарелок, когда мне исполнилось четыре. Так что на одном почти реальном перекрестке он был ожидаем мной — еще до четырех… сторожевых колотушек, криков петуха. Для новых надежд — просьба к корифею и хоревтам не разбредаться по развалинам.
Здравствуйте, моя дорогая! Беру на себя смелость писать только Ваше имя — не сердитесь за отставшее отчество? Хватит ли этой храбрости — при встрече? Я у Вас в неоплатном долгу, надеюсь найти прощение, лишь благодаря Вашему доброму сердцу.
А выспаться мне тогда так и не удалось — работал за товарища. Не везет нам с Вами. Оба раза можно было остаться — и вот… Меня смущают Ваши ночные эксперименты. Берегите себя, не переборщите… Помните о своем здоровье. Очень прошу держать меня в курсе дела. Почему Вы все берете на себя? Ведь хоть какое-нибудь, а все-таки я имею отношение к происшедшему. Будем расхлебывать вместе. Согласен с Вами, пусть мама пока ничего не знает. Уповаю на время. Оно — наш даритель.
Распределение квартир в новом доме принесло — ничего. Директор в Москве, вернется — пойдем ругаться. Что это даст? Думаю — то же. Снова работаю ночью. Следующая неделя будет разрушенной. Можно было бы вырваться на утро к Вам, но в кармане —15 рублей. Жду Ваши письма. Как здесь сейчас скучно! Как пусто…
Здравствуйте, моя дорогая. Совершенно потерял Вас из виду. Пишу домой. Вы, конечно, сейчас должны быть дома. Ведь уже конец… Поздравляю Вас (с кем — не знаю?!). Скоро отпуск — обязательно буду. Жду Ваши письма. Привет маме и всем. Посылаю Вам деньги. Всегда Ваш. 17 октября 1953 г.
Полувопрошание старой дамы, обладательницы сандалет-скороходов, принёсшей мне весть — через сто времен, или полусмятенная радость — пред собратом юности, отставшим в толпе у воскресного стадиона, на прорыве сквозь болеющих, и сквозь стражей в белых гимнастерках, полных ветром до крыл, и окаменевших бегунов — мрамор, гипс, известь? — и догнавшим ее в странном облике: — Вы знаете, что вы на него очень похожи?
С тех пор как я одержима собственным существованием — проверкой на примерах, разбивших следами — число… на лете, поглощенном дымовыми шашками одуванчиков и просвечивающем — окнами и крылами печатающих полет, или астигматичными, гипнотическими зрачками их печатей и валторнами над горизонтом… да, во всех примерах я была — образованием гомогенных сил: фантазией легкой, как благодать, обожаемой мной горбоносой иудеянки, или обузой и восторгом маленькой старухи из тех же земель, не менее горбоносой и сгорбленной, исключение — племянницей восьми или трех (по мере развеяния) полуплешивых дядей с полными женщин сердцами и вышедших на меня — также по женским связям.
И вдруг кто-то объявляет, что видел меня — за чертой, куда брошены вторые половины тел: тени первых или дополненные новшествами. Мое лицо — знак: некто, истинный муж, был здесь, и внятен той и этой половине (система взаимного надзора). Смотрел мертвые петли солнца, и решил: мы пребываем среди одного и того же, не насытится око зрением… и захвачен сносящим течением неба. Что давно прочли — все, посвященные в сообщении старой дамы — в легион. Вокруг меня было множество знающих — о мне и моей миссии. Не в пример мне.