Совершенные лжесвидетельства
Шрифт:
И, окрыленный воронами-надеждами, Мотыльков взбежал в работу.
Пред ним было поприще разлуки, и Мотыльков сходу пытался бросить комплименты производственным дамам. Пусть и не каждой — тонкого психологического рисунка и близкое к мадригалу, как некогда, а общее, в бодрящем стиле не спи, вставай, кудрявая. Но на сей раз никто почему-то не рукоплескал Мотылькову.
— Без шарма — на шармачка, — констатировала, не отрываясь от проспектов, коллега Александра. — Неюркий, неплотный, пониженный. Закрой скорее окно, не то тебя отнесет в Волшебную страну.
— Что-то ты расклеился,
— Мотыльков поврежден. Это уже не склеишь, — заметила коллега Наталья. — У кого, по словам здешних мужланов, самая пышная грудь? Тот бросает грудь на оконный дот. Потому что от твоего недельного стона по чайникам у меня уже не уши, а чайники.
— А по крупу — пленэр из другой жизни! — мечтательно говорила коллега Анна. — Кстати, ты тоже могла бы закрыть чем-нибудь окно!
Данные разведывательного характера, сообщил Мотыльков тем, кто на него смотрит. Процветающий уровень мысли приятен для моего самоощущения. Вижу затухание трудовой активности, но здание свой срок еще не исчерпало, так что можно посвятить себя ежедневному: закреплять пройденное и выходить на небывалые рубежи — за ту же зарплату. А прозябающим в старой жизни Мотыльков предложил что мог — сольный приступ кашля.
— Как этот старый Казанова боится сквозняков! — сказала коллега Наталья. — Он обрел психологию пораженца. Теперь ему чуждо свежее, ветер перемен и реформ.
Се приемная дочь закаленной стали, сказал Мотыльков тем, кто на него смотрит, и замкнул на себе молнии, кнопки и пуговицы и, наполнив хрипами жабры проволок, ушел в Производственное. Никогда не вредно отредактировать чьи-то маниловские прожекты, зачистить программы и выполоть из разделов сюрреализм. Дайте мне факторы, что влияют на объект, и я скажу вам, что он есть. Согласен, это вам — не ловля блох! Так что спешка здесь — совершенно не обязательна… Но всякий в торопившихся тоже успевал сбросить коллегам — попутные заметы.
— Час стояла под носом чайника, как под пальцем вождя, — говорила коллега Анна, она же провинциальная кузина красивой жизни. — Жуть. Треть паршивки-зарплаты! Нет, лучше добавить и превратить все в туфли. Кто-нибудь, задрайте уже собачий холод, закройте окно и заслоните собой все щели!
— Ты стоишь перед чайниками, как некоторые — перед полотнами Леонардо и Рембрандта… — говорила коллега Наталья. — Интересно, закроет ли кто-нибудь окно, или мы обречены на вымерзание?
— С этих мастеров тоже — не чай, а одни траты: билеты, буря эмоций, амортизация парадной одежды… Но согласись, Туся, если я куплю чайник, его увидят только Сидоров и киндер, и спасибо не влепят ни тот, ни другой, а туфли увидят все!
— Дорогая, ты никак не запомнишь, что кличку Туся украшала корова твоей бабушки!
— Разве? Моя бабушка — профессор, доктор педагогики.
Мотыльков смеялся. Профессорская внучка невинна, у нее — другой ассоциативный ряд, заметил он тем, кто на него смотрит. Правда, до сих пор бабушка была парикмахером, но никогда не поздно завернуть на путь научных открытий или на ниву просвещения…
— Он способен гоготать, он сберег примитивные физиологические реакции! — кричала коллега Наталья и, протискиваясь к стеллажу с папками, злоумышляла: цепляла створку окна и растворяла еще шире, чтобы документы у глухого к переменам Мотылькова менялись местами, и прониклись друг другом и улетели в теплые земли.
Я и сам готов смешать с горой бумаги моего стола, говорил Мотыльков себе и тем, кто на него смотрит, но к чему поощрять в человеке — злоумышленника, персонифицировать бедолагой — дурные наклонности… И Мотыльков собирал почти развеянное и сожалел, что корова и специфическое коровье пользуется неуважением. Уж это ты, дуся Туся, зря… Впрочем, сегодняшние улыбки жизни полагались — возвратившемуся блудному лебедю. Мотыльков ждал колоколы, саксы и банджо от крупнейшей блондинки. Или иных великолепных. И грянул звон.
— Папуся, — говорила в телефон коллега Александра. — В холодильнике жареная картошка, согрей ее. Холодильник найдешь по надписи «Саратов». Маргарин внутри. Там же картонная треуголка, выпей ее и стань Наполеоном. Доктор, я и все святые умоляем тебя — оставь кресло свое, в котором сидишь! Тебе нужно двигаться. Когда Катюся вернется из школы, пусть мне звонит. Запиши, я подожду. Папуся, Катюся знает мой номер!
На последнем фортиссимо трубка ушла в вольный полет и уже слушала зовы других приютов, магистралей и побережий — и готова в любой миг транслировать Мотылькову счастье.
— Ничего не ведает! Где папуся, где Катюся, где Мисюсь… — говорила коллега Александра. — Ну хоть здесь-то всё понимают, что делают? Так закройте окно!
— Мотыльков, — взывала коллега Наталья. — Между прочим, мы ждем, когда ты родишь тематический план.
— Сначала я Должен провести эксперимент на дрозофилах, — сказал Мотыльков.
— Хотя какой план, ты не в силе даже закрыть окно.
И опять были звоны, сирены, трели, били в гонг и в рельс, били склянки и надрывались клаксоны, ручьи несли рулады, а мехи и собаки — подвыванье… Свистели стрелы, шипели брандспойты, скрипели тросы и якорные цепи, хрустел гравий, раздувались и хлопали материи — и несли существование многих незримых, но оттого не тушующихся. Мотыльков трепетал, и душа его страстно отвечала на поступающие гармонии — всеми колокольцами, бубенцами, рюмочками и золотыми скорлупами… Но все было — мимо, мимо, над самой макушкой, вдоль ключицы — то ли под мочкой уха, то ли под мышкой… Неожиданно любимица черной трубы Александра проглянула из своих забот и крикнула:
— Вадька! Женский голос молит о тебе!
Вот, наконец, и она, сказал Мотыльков себе и всем, кто на него смотрит. Он попробовал безразличие: раз, два… и утомленного кумира: два, три… И откашлялся и перехватил телефон.
— Сегодня же занесите больничный в профком, — металлическим голосом произнесла трубка. — Надеюсь, у вас есть больничный? Давай живенько, с каждым чухаться — останется без присмотра главное: коллектив. Если подтянешься к запертой двери, в ней есть дупло.
— Да, да, амикошонство украшает профсоюз. Смешивает с народом, — заметил Мотыльков. — И песней льется с массами…