Совесть
Шрифт:
Однако Улугбек в концепции произведения не только обвинитель, но и обвиняемый. Писатель подходит к этой выдающейся личности с позиций историзма, не сглаживая, не затушевывая ее противоречий. Отсюда сложный нравственно-психологический рисунок образа.
Как неоднозначны итоги царствования султана Мавераннахра, так неоднозначна и сама его фигура. И на страницах повествования не смолкает полемика об Улугбеке, перемежаются голоса одобрения и хулы. А. Якубов пробивается к объективной истине через разнобой субъективных оценок. К его персонажу устремлены взоры признательных учеников и разгневанных святош, самаркандских ремесленников и зарящегося на трон будущего отцеубийцы Абдул-Латифа.
Да, Улугбек навлек на себя
Эта полемика вокруг Улугбека переплетается в романе с его собственной исповедью. Отстраненный от власти, он придирчиво анализирует минувшее, перебирает в памяти четки лет. И суд над собой столь же строг, сколь и мучителен. Увы, далеко не все свои деяния может оправдать опальный султан: «Так уж безгрешен, так уж человеколюбив был всюду и всегда? А завоевание Хорасана, а гератские несправедливости..?» Разве не от его имени брошенные на усмирение бунта воины грабили кишлаки вокруг Герата? Разве не по его указу облагались непомерными поборами дехкане? И до сих пор печет стыд за случившееся на строительстве обсерватории. Не кто-нибудь, а он сам на глазах у почтенного Кази-заде Руми избил тогда каменщика, возроптавшего на скверную пищу.
Закатные дни Улугбека становятся в концепции романа днями катарсиса. Возвышения души над суетным, ее самоочищения. И не страхом окрашены прощальные раздумья, а мудростью сострадания, пусть запоздалым, но признанием вины перед обездоленными: «Неужели, только став сирым и гонимым, человек может понять сирых и гонимых, сострадать им?»
Конечно, Улугбек был сыном своего времени, воспитанным как на скрижалях Тимура, так и на сокровищах культуры восточного ренессанса. Конечно, его гуманизм был ограничен сословными предрассудками, самими обязанностями самодержца. Писатель постоянно учитывает двойственность натуры героя, расхождение интересов правителя и ученого. И «не перед султаном Улугбеком преклонялся» самый верный его последователь Али Кушчи, нет, не перед султаном. Он преклонялся перед просветителем, обогнавшим свою эпоху, перед дерзостью гения, посягнувшего на непререкаемость догм Корана, не убоявшегося обвинений в ереси и богохульстве. Гения, отважно заявившего, что религия рассеивается, как туман, царства разрушаются, но труды ученых остаются на все времена.
Для деспотов типа Тимура смысл жизни отождествлялся с безграничной. властью, с безраздельным господством над подданными.
Для Мирзы Улугбека трон уже не был фетишем. И не утраты привилегий опасалась душа — расставания с обсерваторией. Единственная просьба к захватившему престол сыну — об этом: пусть сохранит секстант, «пусть позволит заниматься отцу наукой, только наукой».
Побежденный как государь, Улугбек побеждает в книге как мыслитель. Приговоренный к смерти, он восходит к бессмертию.
Собственно говоря, мы видим великого ученого только в первой части романа. Вторая же часть озарена памятью о нем. Той самой памятью, которая, сокрушая запреты и клевету, пробивает дорогу в будущее.
Эпическое повествование А. Якубова охватывает массу событий, персонажей, сюжетных линий. Это и расследование тайн заговора, и перипетии спасения библиотеки, и превратности любви дервиша Каландара Карнаки к Хуршиде-бану. Столь же разнообразны здесь интерьеры действия: дворцовые покои и мрачные подземелья тюрьмы, чертоги вельмож и темные улочки окраин. Чередование планов поочередно приближает к нам астронома Али Кушчи и отступника Мухиддина, шах-заде Абдул-Латифа и шейха Ннзамиддина Хомуша, Каландара Карнаки и кузнеца Тимура. Такая композиция создает многоцветную картину Самарканда, мозаику быта, нравов, обычаев, страстей.
Правда, писателю не всегда удается свести разветвленные сюжетные ходы к общему философскому знаменателю; выдержать тональность, заданную присутствием мирзы Улугбека. И тогда возникают досадные подмены: напряжение интеллектуального, нравственного анализа уступает место напряжению занимательной интриги, проникновение во внутренний мир личности — информационному описанию. Явно бесплотна, например, фигура кузнеца Тимура, призванного олицетворять глас народа. Черты романтической идеализации заметны в образе Каландара Карнаки, этого благородного рыцаря справедливости и страдающего влюбленного. Да и само изображение любви Каландара и Хуршиды-бану — дань классической легенде о Лейли и Меджнуне.
Подлинный же успех сопутствует художнику там, где он верен своей исследовательской миссии, где он бережно чуток к реальности исторической хроники, к специфике тогдашнего противоборства света и тьмы.
Самарканд без Улугбека, а точнее, после Улугбека, — это царство слежки, доносов, террора. Повседневностью столицы Маверан-нахра стали погромные бесчинства, травля людей науки, охота на еретические сочинения. И еще — беспрерывные раздоры, грызня из-за богатства, из-за близости к престолу. Замешенный на корыстных амбициях, переворот теми же амбициями и разъедался. Быстрое возвышение мятежников обернулось столь же быстрыми взаимными обидами, неотвратимой духовной деградацией.
Во второй книге «Сокровищ Улугбека» доминирует мотив испытаний. Самых различных. Испытание властью, вседозволенностью, невзгодами, испытание стойкости, верности. Здесь проходят проверку мечты и намерения, развеиваются иллюзии, рушатся репутации. Перо писателя нацелено на критические, кризисные ситуации выбора. Выбора между славой и позором, честью и предательством.
Психологически точно прослеживает романист процесс крушения честолюбивых замыслов молодого правителя. Лишь на мгновение ощутил Абдул-Латиф вкус торжества. Лишь в тот момент, когда, услышав о казни Улугбека, «в радостном изнеможении упал в золотое кресло прадеда своего, эмира Тимура». А дальше? Дальше лихорадочные попытки избавиться от клейма отцеубийцы, замести следы, уничтожить свидетелей трагедии, каждого, кто мог знать о ней. Так камень, сорвавшийся со склона, вызывает неудержимую лавину: убийство палача Саида Аббаса, расправа над братом Абдул-Азизом, заключение в тюрьму конкурентов-родичей. Однако и эти кровавые акции не приносили успокоения. Напротив, разжигали маниакальную подозрительность, ревность к соперникам, потребноеть заглушить страх пьяными оргиями. Отсюда затворничество во дворце, добровольная самоизоляция, одиночество.
Терзания Абдул-Латифа далеки от мук совести. Они рождены не раскаянием, а угрозой расплаты. Герой романа пренебрег всем ради власти. Но именно эта власть и ускользала теперь из рук. Возведенный на трон черными улемами, сын Улугбека и стал их пленником, послушным орудием их воли.
Это превращение деспота в марионетку, гонителя в гонимого, охваченного паникой безумца написано романистом с беспощадной психологической достоверностью. Его Абдул-Латиф словно задыхается в порочном круге лжи и преступлений. Он уже мертв духовно. И мятеж, поднятый эмиром Джандаром, лишь покончил с затянувшейся агонией.
Произведение А. Якубова сцементировано изнутри то открытым, то заочным спором учеников Улугбека Али Кушчи и Мухиддина — спором их взглядов, поступков, чувств. При этом единство фона делает более рельефным несходство характеров. Сталкиваясь с одинаковыми угрозами, испытаниями и соблазнами, персонажи избирают противоположные линии поведения.
Заточенный в зиндан Мухиддин кается, заискивает, оплакивает свою участь. Его товарищ по несчастью и здесь, в темнице, сосредоточен на будущей книге, на начатых еще в обсерватории вычислениях.