Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Майоров Николай Петрович

77. Зима в Пушкине

Казалось, что вот-вот засыпет Снегами тихий городок, Напоминающий Египет Со стороны ямских дорог. То были старые ворота… К заставе Царского Села Сто лет назад гвардейцев рота Их на плечах перенесла. Здесь, словно в лавке антиквара, Живут минувшие века, Забытый герб, литая чара, Лепной карниз особняка. Мне так знакома эта утварь По книгам, выставкам, мечтам, Как будто в солнечное утро Я из Лицея вышел сам. Стоял январь. И парк был скучен, В аллеях не было людей, Но чудился мне скрип уключин, Свирель и клики лебедей. Плыл легкий снег. И понемножку Входили лыжники в азарт, А я все ждал, что из окошка На них прикрикнет Энгельгардт. Каким дворцам тот флигель равен! Вот здесь, уйдя из пышных зал, Когда-то плакал сам Державин, И Пушкин дружбу воспевал… И видел я, идя к воротам, Одетым в зимний полумрак, Как шли в Лицей сдавать зачеты Грузин, зырянин и остяк. И чтили выше всех реликвий Старинный дом, где много лет Сидел за партою великий, Влюбленный в родину поэт. 1939. Пушкин ^{77}

78. Странствие

В незапамятное утро Я услышал хор пернатых За отрогами Урала, Где весною птичий слет. Золотыми косяками Шел сазан на перекатах, Дед с тяжелого баркаса В речке ставил перемет. Он сказал мне: «Оставайся, Дорогой товарищ, с нами, У земли пшеницы хватит, Рыбой хвалится вода. Край наш светлый и богатый, Корабли плывут по Каме…» Я послушал и остался, Но солгал, что навсегда. Поселился на рыбалке, Рыбакам чинил мережи, С фонарями на баркасах В устье Камы выезжал. Белозубые пермячки На меня глядели строже, Если я их на гулянке Невниманьем обижал. Но под осень, в душный август, Я ушел с плотовщиками Из зеленого затона На шумливый нижний плес. Вышли девушки на пристань И махали мне платками, Их печальные улыбки Я под Астрахань увез. Так я странствование всё лето По колхозам и станицам, И везде гостеприимно Открывали двери мне В городах меня встречали Улыбавшиеся лица, И не мог я стать бродягой В нашей солнечной стране. Побывал на Черноморье, Видел город на Сураме, Дагестанские селенья И Донбасса рудники. И везде мне говорили: «Поживи, товарищ, с нами», — Я повсюду знал пожатье Крепкой дружеской руки. И когда настало время Мне к пенатам возвращаться, Я не знал, куда же ехать С этих розовых полей?.. Люди все меня встречали, Как друзья и домочадцы, И везде я видел счастье Славной Родины своей. 1939 ^{78}

79. «Гранитный дом снарядами пронизан…»

Гранитный дом снарядами пронизан, Навылет — окна, этажи — насквозь, Как будто смерть взобралась по карнизам И через крышу вколотила гвоздь. Торчали кверху ребра перекрытий По вертикали срезанной стены, И мир житейских маленьких событий Стоял открытым с внешней стороны. Руины вдруг разрушенного быта, Судьба людей теперь уже не в них; Дом был как чей то в спешке позабытый, На полуслове прерванный дневник. И мертвых тел обугленная масса Еще валялась в разных этажах, И неизвестной женщины гримаса Рассказывала, что такое страх. Она лежала, свесясь головою Над черной бездной битого стекла, Она повисла вдруг над мостовою И закричать, наверно, не смогла. Ее лицо, забрызганное кровью, Уже лишилось линий и примет, Но как живой стоял у изголовья Ее веселый, радостный портрет. И всем, кто видел скрюченное тело, Казалось вдруг, что женщина тепла, Что карточка от ужаса темнела, А мертвая смеялась и жила. 1940 ^{79}

80. Песня о балтийцах

Балтика! Повсюду прогремели Подвиги высокие твои, Сквозь военный дым и через мели Ты вела к победе корабли. Ветер выл. В борта впивались пули, Рвали пену взрывы за кормой, И враги коварные тонули В нашем море летом и зимой. Мы выходим тяжелой колонной, В море виден наш пенистый след, И над гладью, огнем озаренной, Встало солнце великих побед. На страницы пламенного списка Имена балтийцев внесены. Сколько раз над нами плыли низко Облака блокады и войны. И врагам всегда бывало круто, Их на дне бесславный ждал конец, Бьем мы пришлых со времен Гангута Силой ненавидящих сердец. Снова бой направо и налево, В черном дыме волны и зенит, Каждый день могучей слой гнева Красный флот захватчиков громит. День победы полной перед нами, День большой торжественной судьбы, Так взвивайся, боевое знамя Ненависти, гнева и борьбы! Мы выходим тяжелой колонной, В море виден наш пенистый след, И над гладью, огнем озаренной, Встало солнце великих побед. 1940 ^{80}

81. «Я нашел на улице подкову…»

Я нашел на улице подкову И повесил дома на стене. В этом смысла нету никакого, Просто так понадобилось мне. Но порой рассказывают ярко О делах давно минувших лет Серый камень, раковина, марка И пригоршня бронзовых монет. Серым камнем высекали пламя, В раковине слышен гул морей, А за деньги, стертые веками, Шкуры продавал гиперборей. Так и речь рождается. По слову Соберешь — и мыслям нет конца… Я ударю об стену подкову — И услышу песню кузнеца… 1941 ^{81}

82. «В картине были воздух и пространство…»

В картине были воздух и пространство, А в легких клокотала пустота. Он отдал всё любовь и постоянство — Куску одушевленного холста. Другой шел в бой, не кланяясь шрапнели, Брал города, одетые в бетон, И гордые полотнища знамен, Пред ним склонясь, покорно шелестели. Они погибли оба на рассвете: Один в своей постели, а другой На поле битвы умер, как герой. И к их могилам подходили дети, И бились одинаково сердца Над прахом живописца и бойца. 1941 ^{82}

83. Пробил час

Наши пушки вновь заговорили, Пробил час. Мы выступили в бой! Мерно лаг отсчитывает мили, Чайки вьются низко над водой. И родимой Балтики просторы Бороздят эскадры кораблей. Миноносцы, лидеры, линкоры По волнам проходят без огней. Враг настигнут меткостью зениток И поспешно заметает след, Все длиннее бесконечный свиток Наших замечательных побед. Каждый слог оперативной сводки Дышит мощью точного огня, Лижет море перископ подлодки, Гордое спокойствие храня. Грозного похода якорь выбран, Дым войны над Балтикой опять, Бьют орудья главного калибра. Пробил час. Врагу несдобровать! 22 июня 1941 ^{83}

84. Тральщики

Седое море в дымке и тумане, На первый взгляд такое, как всегда, Высоких звезд холодное мерцанье Колеблет на поверхности вода. А в глубине, качаясь на минрепах, Готовы мины вдруг загрохотать Нестройным хором выкриков свирепых И кораблям шпангоуты сломать. Но будет день… Живи, к нему готовясь, Подымется с протраленного дна, Как наша мысль, достоинство и совесть, Прозрачная и чистая волна. И потому мы, как велит эпоха, Пути родного флага бережем, Мы подсечем ростки чертополоха, Зовущегося минным барражом. Где бы противник мины ни поставил — Все море мы обыщем и найдем. Согласно всех обычаев и правил, Мы действуем смекалкой и огнем. В морских просторах, зная все дороги, Уничтожаем минные поля. Свободен путь. Звучи, сигнал тревоги, Дроби волну, форштевень корабля. 1941 ^{84}

85. Остров «Н»

Словно птица над островами, Гордо реет багровый флаг, И могуч укрепленный нами Прибалтийский архипелаг. Это грозные цитадели Неприступных советских вод, Здесь сегодня бои кипели, Задыхаясь, строчил пулемет. Не прорваться к заливам нашим, Не пробиться на материк, Грозен залп корабельных башен, И остер краснофлотский штык. И глядят на врага сурово Амбразуры бетонных стен, — Что ж, пускай попытаются снова Взять атакою остров «Н». Натыкаясь во тьме на скалы, С каждым часом бандиты злей. Это место кладбищем стало Протараненных кораблей. Снова мертвая зыбь диверсий И воздушных боев пора, Бьют без промаха, прямо в сердце, Краснофлотские снайпера. И когда говорят орудья И дрожат голоса сирен, На защиту покоя грудью Подымается остров "Н". В клочьях пены, огня и дыма Тонет трижды отбитый враг. Славный остров стоит нерушимо, Гордо реет багровый флаг. 1941 ^{85}

86. Навсегда

Окаймленный горестною тенью, Видит мир, от ярости дрожа, Как с пальбой врываются в селенья Рыцари отмычки и ножа. Трупов исковерканные груды, Города, спаленные дотла… Всюду кровь горячая и всюду Ржавый след насилия и зла. Это смерти, рабства и позора Злобою сведенное лицо, Плюнь в него — и вражескую свору Захвати в железное кольцо! Враг ведет на смерть перед собою Наших братьев, девушек, детей, И померкло небо голубое От проклятых дьявольских затей. Кровью набухающее море Кажется суровым и седым, Вдовьих слез, насилие и горе Никогда врагу мы не простим! Месть страшна — пусть молит враг: «Не надо», Хлынув в исступлении назад, Говорим: «Бандитам нет пощады, Не забыть расстрелянных ребят». Близок день, когда в глубокой бездне, Не оставив грязного следа, Свастика кровавая исчезнет — И земля воскликнет: «Навсегда»! 1941 ^{86}