Современная чехословацкая повесть. 70-е годы
Шрифт:
— Будь здорова, — повторил я и вышел, и больше уже не возвращался.
4
Мысль о человеческом достоинстве не дает мне покоя с тех пор, как я узнал, что его могут отнять у человека. С сознанием этого достоинства не рождаются, и никто его никому не прививает. Оно даруется человеку, и важно, как он с этим даром обходится. Со старым Максом я познакомился в «Приятных встречах». До этого я его не знал, потому что пришел в управление,
Я не понимал, откуда у него такая жажда узнавать как можно больше о моей работе и почему он всегда с такой точностью хочет определить, когда можно зайти ко мне. Он не желал встречаться с бывшими сослуживцами и предпочитал являться после окончания рабочего дня, когда во всем здании воцарялась тишина. Он стучался, входил в мой кабинет и останавливался перед большой картой района на стене, вновь и вновь разглядывая ее. При этом он что-то мурлыкал и бурчал себе в усы, время от времени поглядывая на меня, а то и подзывая к карте. Мы повесили ее под стекло, потому что, если держать карту в шкафу, она сомнется.
Старый Макс готов был без конца рассказывать, когда и какую дорогу прокладывали под его началом. Между его страстным отношением к результатам своего труда и стремлением скрыть свое присутствие в управлении было какое-то странное противоречие, непонятное мне. А так как старый Макс был человек вполне разумный и рассуждал трезво, то я долго ломал себе голову, в чем же причина такого его поведения.
Причину эту я узнал случайно. Раз как-то ездил я на трассу и возвращался на попутной машине, отправив на своей дорожного мастера дальше по линии.
Подобрав меня, попутка с ходу взяла крутой подъем за карьером, пересекла на вершине подъема рельсы узкоколейки, по которой возили камень к дробилке, и въехала в тучу пыли, поднятой тяжелыми самосвалами, пыхтевшими с готовым щебнем. Солнце пекло. Сзади, в горячем дрожащем мареве, как в зеркале, отражалась лента новой асфальтированной дороги, прямой, точно линейка, и окаймленной фруктовыми деревьями. Молодой, незнакомый мне водитель, с приятным, несколько полным лицом и добрыми глазами, гнал как сумасшедший. Мотор выл на предельных оборотах, машина срезала изгибы дороги так, что покрышки визжали.
— Куда ты так гонишь? Опаздываешь, что ли?
Водитель на полной скорости лихо срезал поворот, закрытый плотным рядом придорожных черешен. У меня екнуло сердце, на лбу выступил холодный пот.
— Опаздываю, — бросил водитель, с бешеной скоростью пролетая серпантин после нескольких пологих спусков.
— Мог бы и не останавливаться ради меня, — сказал я.
Стояла страшная жара. В сущности, срезая повороты, этот парень старался держаться в тени деревьев. В окна врывался ветер.
— Не мог. Я знаю дорожников, вот и подобрал вас.
— Приятные воспоминания, что ли?
— Сам я из Льготы. И нам старый Макс построил дорогу уже давно. А то были мы совсем отрезаны от мира, только, бывало, по лесной тропе и выйдешь к людям-то. Ага.
Он резко крутанул руль, машина чуть не перевернулась, резина взвизгнула, оставив на горячем покрытии четыре изящно изогнутых следа.
Промелькнул встречный грузовик с песком. В глаза мне бросилось оранжевое пятно — цвет дорожного управления.
— На волосок, — сказал водитель, вытер пот со лба и рванул дальше.
— Останови, — сказал я. — Лучше я выйду.
— А вы, слыхать, здорово гоняете людей. — Он покосился на меня, включил четвертую скорость и похлопал по баранке. — Ничего, эта штучка уже кое-что выдержала, выдержит и еще.
— Что случилось со старым Максом?
— Да это всем известно.
Мне ничего не было известно о старом Максе. Он приходил ко мне, расспрашивал, какие дороги собираемся ремонтировать, вот и все. Жадно ловил мои ответы, складывал их в каких-то закоулках своей памяти, куда мне не было доступа. Просто я видел, что он любит дороги, и этого мне было достаточно.
— Ну, это известно далеко не всем. Я, например, понятия не имею, что с ним случилось.
— Раз говорите «случилось», значит, знаете.
— Да выкладывай же.
Он молчал. От мотора пахло бензином.
— Не заставляй себя упрашивать!
— А ему так засчитали дорогу в Льготу, что он опомниться не мог.
— Как это — засчитали?
— А с процентами. Сказали, что его дело — содержать в порядке придорожные столбы и не заботиться о деревнях вроде нашей. Мол, пятьдесят лет ходили по лесной тропе и еще полвека проходят.
— Вот черт.
Вдали показались церковные шпили Дроздова. Районный центр величественно вставал на горизонте. Выше всех высунула свою башню ратуша, озирая закопченный, выжженный солнцем край.
— Ну, а потом он от вас уволился, на пенсию вышел. Как раз подоспела.
— Лет пятнадцать назад. Или больше?
— Вряд ли. Это вид у него такой, а он еще вовсе не старый.
— Правда?
— Такие истории никого не красят.
— Что с ним было потом? Куда он подался? Как жил старый Макс?
— Раз пригласили его наши стариканы и сделали почетным гражданином Льготы.
Водитель покосился на меня — как я это воспринял. Я стиснул зубы. Вот тебе отношение к старому Максу!
Справа на обочине я углядел оранжевые жилеты. Грейдер сдвигал землю к кювету, автопогрузчик с включенным вертящимся маячком на крыше подбирал пересохшие, пыльные груды, вываливал их в кузов трехтонки, которая медленно ползла вровень с ним.
— Высади меня здесь.
Машина рванулась дальше. Дорожники оглянулись на меня, старый Елинек приветственно помахал лопатой.