Современная норвежская новелла
Шрифт:
Светало, но ни одна машина не прошумела по шоссе, и с фермы, расположенной за лесистым холмом, никто не шел. Да, те, кто не идет в ногу с глупостью, кончают плохо. Волчий капкан еще не самое страшное. После него ты всего лишь очнешься в больнице, где врач прижжет твою многострадальную ногу остро пахнущим лекарством, и ты не сможешь удержать вопль протеста против судьбы и ее волчьих капканов, но потом стиснешь зубы и позволишь доктору колдовать над твоей ногой, а пожилая сестра будет ублажать тебя, точно новорожденного, и лить воду в рот бедняги, который плаксиво требует пить, и вода побежит у тебя по вороту и зальет постель.
Что ж из всего этого следует? Прошли годы. Все осталось далеко позади. Однажды англичанина спросили, как, по его мнению, будут жить его
ИНГВАЛ СВИНСОС
Нужда
Перевод Ф. Золотаревской
Повсюду в деревнях опасались недорода. За теплой весной и ранним летом, обещавшими добрый урожай, пришел ненастный, холодный июль. А когда наступил август с такими же ненастными, холодными днями, стало ясно, что спасти урожай может только чудо. Само собой, сменись непогода солнцем и теплом, дело еще пошло бы на лад, только случиться это должно немедля.
Но ненастье все продолжалось, и поля повсюду лежали гладкие и блестящие, точно кожа. Теперь уж непременно быть недороду. А тут еще как на грех по долине с утра до вечера гуляет холодный, северный ветер. Люди не помнили такого холодного августа. По утрам высоко в горах выпадал снег, покрывая белыми шапками серые вершины.
Однако мало-помалу то тут, то там поля все же начали желтеть, заколосились кое-как. Но колос не налился и не отсвечивал золотом, как бывает на созревшем поле, он был сероватый, тонкий — из такого колоса путного зерна не жди! Такое зерно только скотине на корм, говорили люди. Но скотине его никто не собирался скармливать. Об этом грех было и подумать. В такую пору всякой малости будешь рад. Зимой-то небось и кору придется примешивать, чтобы растянуть мучицу подольше.
А в горных деревнях никто и не надеялся, чтобы хлеба вызрели. Здесь почти до конца августа поля стояли зеленые, хоть плачь. Нигде ни золотинки! В долине, где было потеплей, еще случалось видеть, что поле «пошло пятнами», да и то нечасто.
В деревне Винье-и-Хемне, как и повсюду в горах, люди опасались голода, толковали о том, что не запомнят такого неурожая. Подошла страда, а колосья были еще совсем незрелые: ни зерно, ни зеленые корма, а нечто вовсе несъедобное. Само собой, придется жать и такое, только что из этого выйдет — всем известно по прошлым неурожайным годам. Люди с тревогой думали о зиме, когда им придется есть хлеб из коры и мякины.
Усадьба Туре была укрыта от северного ветра, это было самое теплое место в Винье. В то время как у всех в деревне поля стояли зеленые, у него овес был не так уж плох. Правду сказать, колос не вызрел, как в урожайные годы, серый он был какой-то и темный. Однако и на том спасибо. Туре, благодаря в душе судьбу, жал на своем поле колосья и ставил суслоны. Вот только бы как-нибудь удалось уберечь урожай от зверя, а больше ему ничего не надо.
Странное дело: как неурожайный год — так и у зверья голод. Медведи и в добрые-то годы наведывались на его поле. А теперь уж наверняка жди мишку темной ночью! Одна надежда, что зерно быстро подсохнет и можно будет свезти этот дар господень в закрома.
Только вёдра, видать, так и не дождаться. Дождь все хлещет да хлещет. Ну и лето, будь оно неладно! Все шиворот-навыворот, все не по-людски. Сколько трудов положили весною — и все на ветер. Зерно набухло от воды.
Туре не зря опасался медведей. Уже в первую ночь после того, как урожай был уложен в копны, мишка наведался на поле и стал лущить колосья. Был он не больно-то аккуратен, по всему полю валялись опрокинутые копны, а вылущенное зерно было рассыпано по земле и втоптано в грязь тяжелыми медвежьими лапищами. Туре ругался на чем свет стоит. Придется,
В убогой крестьянской усадьбе высоко в горах поле не пахали ни в добрые, ни в худые годы. Тут хлеба не вызревали, даже если солнце палило вовсю добрую половину лета. Да никто и не пытался здесь сеять. Но уж зато травы тут были густые и сочные. Вот и разводил Аннерс коз. Было у него их четыре, а коровы — ни одной.
И как повелось издавна у таких бедолаг, что жили на отшибе, в горах, голод был частым гостем в усадьбе Аннерса. Сам Аннерс никогда не ел досыта. И не только он, но и жена с детишками. Семеро едоков в доме, легко ли? В те годы, когда было много птиц, еще кое-как можно было прокормиться. Аннерс со старшими мальчиками ставили силки на куропаток, и иной раз им перепадала знатная добыча. Тогда они промышляли охотой почти что круглый год, и это было для них большим подспорьем. А в страдную пору спускался Аннерс в долину, нанимался на хутора и приносил домой немного зерна либо муки… Эту осень нужда донимала их больше, чем обычно. Аннерсу ясно было — о том, чтобы разжиться нынче осенью зерном в Винье, и думать нечего. Придется попытать счастья на хуторах, что лежали в самой низине, надо будет сходить туда. А хуже всего то, что и охота на птиц нынче не удается. Беда одна не приходит — это Аннерс уже не раз примечал. В силки попадались одна-две куропатки, они редко собирались теперь стаями. Все живое точно вымерло в горах.
Однажды спозаранку отправился Аннерс через Хемнехьелен в Оркдаль. Под мышкой он нес свернутый мешок. Он надеялся, что когда пойдет в обратный путь, мешок будет полон. Он ходил от двора к двору, по богатым хуторам, что находились на самых плодородных землях. Не найдется ли малость зерна на продажу?.. Да нет, самим впору прокормиться, отвечали ему. И в этих местах люди боялись неурожая и холодной зимы. Оркдальские крестьяне знали, что за долгую зиму к ним не раз придут за помощью соседи. Так уж лучше помочь своим беднякам, нежели пришлому, чужаку.
Аннерс шел дальше с пустым мешком. И всюду ему был один ответ — нету да нету! Наконец кто-то сжалился над ним и кинул несколько пригоршней зерна в мешок. Аннерс понял, что ходить дальше проку мало, и отправился в обратный путь.
Зерна им хватило ненадолго. Скоро у них в ларе осталась одна мука из коры. И вот тут-то пришла ему на ум мысль, которую он сперва гнал от себя как недобрую и греховную. Но мысль эта не оставляла его, она появлялась опять и опять, точила его, словно червь.
Перед глазами его стояло овсяное поле Туре; овес был еще в копнах, и, слышно, медведь повадился воровать зерно. Уж лучше, чтобы люди им попользовались… А коли Туре не может уберечь овес от медведя, так не грех будет и стащить оттуда маленько зерна. Толкуют, что зверь приходит туда уж которую ночь и топчет зерно, хотя Туре и свез в овин все копны, что стояли подальше от дома.
А что, если прокрасться темной ночью на поле да обобрать несколько снопов в копне? И до того Аннерс размечтался, что у него даже слюнки потекли, и он почувствовал вкус овсяной лепешки во рту. Вот только воровать ему еще ни разу не доводилось. Дело это для него непривычное. Но ведь и то сказать — какая же эта кража, если медведь все одно разоряет поле? А дома детишки день и ночь хнычут, есть просят. Ох, ну и голодная зима будет нынче! Такой зимы отродясь не бывало. Хоть бы куропатки вернулись, вот выпадет снег, так они, может, и объявятся.