Современная румынская пьеса
Шрифт:
Г и п п а р х и я (садясь рядом с ним). Диоген, нельзя жить так, как ты хочешь. Если бы боги создали человека для одиночества…
Д и о г е н (шутливо). Они не создали бы женщину.
Г и п п а р х и я (очень серьезно). Они бы создали одного-единственного человека.
Д и о г е н. В том и есть их ошибка. В тот день, когда людей стало двое, ни один из них уже не мог быть свободным.
Г и п п а р х и я. Потому что ты считаешь:
Д и о г е н. А ты как думаешь?
Г и п п а р х и я. Я думаю, люди были созданы для любви. Потому их и было двое.
Д и о г е н. Если эти двое были созданы для любви, то почему один стал хозяином, а другой — рабом? Почему один получил хлыст, а другой — цепь?
Г и п п а р х и я. Не знаю. Я для того и пришла к тебе, чтобы ты меня научил. А что получил ты?
Д и о г е н. Ничего. Это символ того, что я человек свободный.
Г и п п а р х и я. Дай мне руку, Диоген! (Прижимается щекой к к его большой ладони.) Разрешаю тебе погладить меня.
Д и о г е н (улыбаясь). Ты первая женщина, которая позволяет себя погладить без всякой просьбы с моей стороны. (Гладит ее щеку.)
Г и п п а р х и я. Знаешь, когда я тебя полюбила? (Целует его ладонь.)
Д и о г е н (вздрагивая). Какую еще глупость ты собираешься сказать?
Г и п п а р х и я (не слушая его). Задолго до того, как познакомилась с тобой; когда я была маленькой и ожидала на берегу моря корабли с Делоса; когда отец подарил мне этот золотой браслет и я хотела, чтобы все его видели — ведь это означало, что я уже большая; когда я до крови кусала себе губы из-за каждого обидного слова, сказанного мне матерью, и никто не мог меня защитить, погладить по щеке; когда я целовала себе руки и плакала, что это мои руки, а не чужие.
Д и о г е н (явно смущенный излияниями девушки). Я думаю, тебе пора возвращаться домой.
Г и п п а р х и я (все еще не слыша его). Теперь я знаю, что это тебя я ждала на берегу моря, а руки, которые я целовала, были твоими. И еще я знаю, что никогда от тебя не уйду.
Д и о г е н. Ты ребенок, Гиппархия, и когда опомнишься…
Г и п п а р х и я (перебивает его). Я — старуха, а ты — посох, на который я опираюсь, одежда, которая защищает меня от дождя и холода, от палящих лучей солнца и любопытных взглядов людей. Ты — моя добрая судьба.
Д и о г е н. Вот где начало всех бедствий: люди воспринимают все, что с ними происходит, как свою добрую или злую судьбу, не сознавая, что судьбы могут переплетаться между собой. Ты думаешь, что всегда любила меня, что я твоя судьба, потому что случай свел нас сегодня, а я не сумел тебя прогнать, как других; потому что ты нуждалась в поддержке, потому что солнце находилось в определенной точке неба, потому что ветер дул с моря, потому что сегодня ты возомнила себя более старой, а я
Г и п п а р х и я (резко поворачивается к нему). Почему ты так ненавидишь себя?
Д и о г е н. Я не могу ненавидеть себя, Гиппархия. Так же как и любить не могу. Если я и люблю в себе что-то, так это стремление к абсолютной свободе, а если и ненавижу — так это неспособность ее обрести.
Г и п п а р х и я. Абсолютную свободу?
Д и о г е н. Такую, какую мог бы вообразить себе только Платон, не будь он закоренелым лгуном. Такая свобода — пустая иллюзия.
Г и п п а р х и я. А как ты представляешь себе эту абсолютную свободу?
Д и о г е н. Ну, наверное, для этого надо разрушить все крепостные стены, больше не воевать друг с другом, не унижать другого человека, каждому быть не афинянином, не спартанцем, фиванцем или македонцем, а как я — гражданином мира и жить как он хочет и где хочет, во дворце или в бочке, но потому, что он так хочет, а не потому, что так сложилась его судьба…
Г и п п а р х и я. О боги, как прекрасно…
Д и о г е н. Прекрасно, правда?
Г и п п а р х и я (занятая своими мыслями). …как прекрасно ты говоришь все эти глупости!
Д и о г е н (нахмурившись). Ты смеешься надо мной?
Г и п п а р х и я. Ты мне дорог, и мне приятно тебя слушать.
Д и о г е н. Тебе приятно слушать глупости?
Г и п п а р х и я. Больше всего на свете. Благоразумных и рассудительных речей я наслушалась вдосталь.
Д и о г е н (гордо). Все, что я сказал, ты считаешь глупостью?
Г и п п а р х и я. Все это детский лепет, Диоген.
Д и о г е н (вскакивает). Сколько тебе лет?
Г и п п а р х и я. Восемнадцать.
Д и о г е н. Я на одиннадцать лет старше.
Г и п п а р х и я (нежно). Ну и что? Что ты подпрыгнул, как баран?
Д и о г е н. Ты не имеешь права меня судить! Это ты дитя!
Г и п п а р х и я (значительно). Я же сказала тебе, что я старая. Прошу тебя, сядь!
Д и о г е н (садится, бормоча). А я тебя прошу не учить меня.
Г и п п а р х и я. Хорошо. (И тут же продолжает свои наставления.) Неужели ты думаешь, что найдется хоть один человек, который захочет покинуть дворец, чтобы жить в бочке?
Д и о г е н. Я не говорил, что он должен покидать дворец. Я говорил о том, чего бы я хотел.
Г и п п а р х и я. Как можно быть гражданином мира, когда все тебя гонят? И как можно разрушать крепостные стены, если и так, при стенах, люди убивают друг друга.
Д и о г е н. Но можно жить и не убивая.