Современная семья
Шрифт:
Сегодня папин день рождения, и я все время скрывала, что со мной происходит, стараясь не замечать собственных мыслей, держать их на расстоянии, но после двух бокалов — первых за отпуск и за несколько месяцев, — выпитых под равнодушным взглядом Симена, я больше не в состоянии сдерживать свой гнев и боль. Я не обращала внимания на разговор за столом, не знаю, о чем мы говорили, вполуха слушала нудную, переполненную штампами речь Лив, которую она наконец-то заканчивает, так неуверенно оглядываясь на меня, что мне остается только одобрительно улыбнуться — она, бедная, так мучилась с этой речью, — хотя это противоречит моим
— Но почему? — спрашиваю я, контролируя свой голос, как учила многих политиков.
Мама пристально смотрит на меня; когда-то этот взгляд казался мне страшнее всего на свете — снисходительный, ясно указывающий на мою ошибку, почти презрительный. Мне не раз приходило в голову, что я никогда не смогла бы смотреть так на своих детей — как будто и в самом деле их презираю. Но теперь этот взгляд меня не пугает, я знаю, это просто манипуляция и мама не совсем презирает меня. Возможно, сейчас дело и не во мне.
— Что значит «почему»? — переспрашивает она. — Я только что объяснила: скажу дома, когда вернемся в Осло.
— Но раз ты так любишь поговорить перед публикой, может, выступишь и там, и здесь? — продолжаю я, по-прежнему контролируя свой тон. Это ведь не слишком большая жертва ради человека, за которым ты замужем вот уже сорок лет? — добавляю я, имитируя ее голос; дешевая шутка, но мне все равно.
Симен смеется, как и всегда, когда возникает неловкая ситуация. Вообще-то, это поразительно эффективный механизм снятия напряжения, и чаще всего он срабатывает, но не в эту минуту, не с мамой и не со мной. На Лив тоже не действует: она побледнела и наверняка вне себя из-за того, что я пытаюсь испортить папин праздник; несколько секунд я подумываю сдаться и оставить все как есть. Но тут ловлю взгляд папы, и он выглядит таким расстроенным, что это придает мне уверенности, и ради него я даю волю своему гневу.
— Прекрати, Эллен, — шипит мама. — Что с тобой такое?
— Что со мной? — громко повторяю я. — Скажи лучше, что с тобой!
Мама долго смотрит на меня. Кажется, она хочет что-то сказать, но в конце концов просто с грохотом ставит на стол стопку грязных тарелок, которую держала в руках.
Олаф и Симен подскакивают. У Лив такой вид, будто она вот-вот расплачется. Хокон, как обычно, молчит, уставившись на стол.
— Если тебе так хочется услышать речь, можешь выступить сама, ты ведь этим зарабатываешь? — громко и резко произносит мама.
Она оглядывает остальных, словно замечает, что мы не одни за столом, и добавляет, смягчившись:
— Мне просто не хотелось бы высказать сейчас все, что я придумала для речи в Осло, перед друзьями и коллегами Сверре. К тому же вы наверняка слышали все это раньше.
Мама внезапно стала называть папу по имени, и это выглядит так же демонстративно, как если бы я вдруг назвала ее «Туриль» вместо «мама». Я закатываю глаза, чтобы показать ей, что ее риторика неуместна и никого не введет в заблуждение.
— Странно. По-твоему, папа не вынесет, если ты скажешь ему приятные слова два раза кряду? Или есть другая причина? — спрашиваю я.
Мама не отвечает, глядя на меня с таким тяжелым выражением, как будто я бросаю вызов судьбе, оспаривая ее право интересоваться только собой; и то, что теперь она находится в центре внимания, как и хотела, злит меня еще больше.
— Всю поездку ты вела себя очень странно, — я уже не в силах остановиться. — Что происходит?
Собственно, я не смогла бы описать, как именно вела себя мама, до этого момента я почти не обращала на нее внимания. Как и все остальные, я была поглощена собственными мыслями и надеждами. Но смею предположить, что права, и этого достаточно.
— Пусть на это лучше ответит Сверре, — произносит мама неожиданно спокойным тоном и поворачивается к папе: — Ты не хочешь рассказать им, в чем дело?
— Мы решили развестись, — немедленно отвечает папа, почти перебив ее, словно он только и ждал возможности выговорить эти слова.
Все молчат. Симен смотрит на меня — в этот раз он сидит на противоположной стороне стола, — и, встретившись с ним взглядом, я думаю: а ведь это мне предстояло объявить сегодня важную новость. У нас будет ребенок. Спасибо большое. Мы не хотели говорить, пока не были в этом уверены, все было непросто. И с днем рождения, папа, скоро ты снова станешь дедушкой!
— Но это вовсе не так трагично, как звучит, — говорит мама.
Она снова садится за стол, и я чувствую клокочущую во мне ярость — обращенную на нее, на папу, на всю эту абсолютно неправильную ситуацию. Да за кого они себя принимают?
— Не трагично, что вы разводитесь? — говорю я.
— Эллен, пойми, мы всячески пытались, но не нашли другого выхода.
Мне хочется закричать: «Вы даже понятия не имеете, что значит пытаться», хотя я знаю, что это не так. Я смотрю на папу, вот сейчас он объяснит, что это шутка или все несерьезно, и они по-прежнему будут жить вместе. Но он говорит совсем другое:
— В этом браке ничего не осталось для нас обоих. Никакого будущего.
— Ты знала об этом? — обращаюсь я к Лив.
У нее точно такое же выражение лица, как в детстве, когда она боялась, что в чем-то провинилась: распахнутые в отчаянии глаза и полураскрытый рот; у Лив в репертуаре есть пара сотен вариантов этого выражения, словно она постоянно хочет попросить прощения, хотя и нет никакого повода.
Лив сокрушенно качает головой, несомненно обдумывая, кого из нас спасать первым.
— Нет, — коротко отвечает она.
— Мы сами осознали это совсем недавно, — говорит мама. — Просто мы отдалились друг от друга.
— Что-то сломалось еще много лет назад, — произносит папа.
Хотелось бы знать, а что, собственно, должно работать в браке, когда тебе уже семьдесят, что еще нужно, кроме возможности оглянуться на созданное вместе, — и о какой бы сфере жизни ни шла речь, и мама, и папа могли бы сделать это с чувством удовлетворенности.
— Мы уже не раз говорили об этом, — добавляет папа.