Современная вест-индская новелла
Шрифт:
Когда пополудни, управившись с работой, мы возвращаемся в лагерь, Джона не видать. Все на месте — челнок, моторный катер, значит, он где-то поблизости. Потом Заччи стряпает обед, я беру котелок с едой, иду к пальмам кукорит и вижу там Джона, сидящего в траве.
— Джон, — говорю я, — не принимай это близко к сердцу. Мистер Кокбэрн молодой, зеленый, он ведь это не всерьез. Поешь, Джон. Завтра доберемся до устья и все наладится. На вот, Джон, поешь.
Джон смотрит на меня, его черное индейское лицо неподвижно, как лик статуи. Он весь неподвижен, и только руки его держат новую винтовку
Я возвращаюсь в лагерь. Мистер Кокбэрн и мистер Бейли валяются в шезлонгах под навесом на причале, наслаждаясь послеполуденным ветерком с реки. Работа окончена, и они распивают бутылку, отмечая это дело. Все остальные сидят на досках и тоже пьют. Нет ничего прекрасней рома с речной водой!
— Мистер Кокбэрн, — говорю я. — Не нравится мне Джон. Он очень обижен, сэр.
— Садись-ка, Данни, — говорит он, — и выпей. Этого чертова индейца надо проучить. Приедем в город — я его снова найму. Ничего страшного, если у него вычтут за два дня.
Я, конечно, сажусь, хотя и чувствую, что не следовало бы. Сажусь, выпиваю стакан, потом другой, потом еще один. А Катакума тихо журчит у свай причала. Все довольны, что работа закончена и впереди целая неделя отдыха в городе, прежде чем нужда снова погонит нас в глушь.
Потом я иду к реке набрать в кружку воды. Поднимаю голову и вижу Джона. Он выходит из дома, неслышно ступая по тропе, как Иисус по морю Галилейскому.
— О господи, мистер Кокбэрн! — говорю я. — Где вы оставили патроны?
Но я опоздал со своим вопросом.
Первая пуля попадает мистеру Кокбэрну в лоб, и он откидывается в шезлонге тихо и мирно, будто сладко задремал.
— Ныряйте, мистер Бейли! — ору я и сам прыгаю с причала в черную воду Катакумы. Будто оса жалит меня между ног, и я думаю о том, что я, наверное, первый, в кого Джон стрелял и не убил, а только ранил.
Я ныряю глубоко, и мне чудится, будто пераи хватает меня за пуговицу на ширинке, а аллигатор тянет за ногу на дно. Но бог милостив, я всплываю, вижу солнце на обычном месте и плыву к маленькому островку напротив причала. Я вижу мистера Кокбэрна. Он будто крепко спит. Мистер Бэйли лежит ничком на досках, подогнув под живот локти, а Заччи — на спине, широко раскинув руки, как младенец во сне. Трое наших — Уилл, Бенджи и Сим — валяются на досках, и еще один, по прозвищу Венесуэла, лежит на траве. Последний, Кристофер, бегает, как обезглавленный цыпленок, а потом падает рядом с мистером Бейли и испускает дух. Остальных семи не видно, точно они куда-то провалились. Никого, кроме Сынка, бедного глупого Сынка. Он мчится по лужайке, на которой мы играли в крикет, прямо к болоту Руй.
— О господи, Джон! — орет он на бегу. — Не убивай меня, Джон, не убивай!
А Джон стоит на тропинке, и винтовка у него в руках, точно перст божий, он целится в Сынка, и я знаю, что даже с такого расстояния Джону ничего не стоит перебить ему позвоночник. Но он опускает винтовку, поводит плечами и смотрит Сынку вслед. Потом спускается по тропе и осматривает трупы.
— Данни, — кричит он, — я знаю, где ты! Ты цел?
Я закапываюсь поглубже в грязь.
— Данни, — зовет он, —
Пуля зарывается в грязь в дюйме от моего лица, и брызги залепляют мне глаз.
— Не стреляй, Джон, — молю я. — Я же тебе одолжил пятнадцать долларов, помнишь?
— Не бойся, Данни, — говорит он, — ты ранен?
— Нет, — вру я, — я в порядке.
— Вот и хорошо, — говорит он. — Я сейчас приплыву за тобой в челноке.
— Не надо, Джон! — упрашиваю его я. — Оставайся на своем месте. Не приближайся! Неужели ты хочешь меня убить? — Я знаю, что порой сам дьявол водит рукой кариба и эта рука может любому перерезать глотку. — Не приближайся, Джон!
Он пожимает плечами и садится на корточки подле мистера Кокбэрна, поднимает голову босса, смотрит на нее и снова опускает. А я жду. Жду, страдая и истекая кровью, и думаю о том, сколько жен и детей будут оплакивать своих мужей и отцов, когда в Зайдертауне узнают про то, что натворил Джон. Я думаю обо всем этом и наблюдаю за Джоном, будто за коброй. Мне больно, из раны хлещет кровь, и так продолжается, пока не темнеет. Ночью наконец бог посылает мне сон.
Когда я прихожу в себя, уже день. Джона на причале нет, я вижу его на ступенях дома, он смотрит на реку. Мертвые все на тех же местах, где он уложил их. Меня трясет лихорадка, но рана больше не кровоточит. Я зачерпываю воды из реки и пью.
Солнце совершает круг у меня над головой. Неожиданно доносится шум мотора, из излучины вылетает полицейский катер и направляется к нашему причалу. Человек на носу протягивает багор, в это время раздается выстрел, человек с воплем хватается за кисть и падает на палубу. Он извивается позади каюты, точно ящерица. Я слышу крик англичанина в каюте, и рулевой тут же дает задний ход. Катер идет немного вниз по течению, потом исчезает за береговым выступом, где винтовка Джона не может их достать.
Я кричу, они подплывают к острову и снимают меня. Я поднимаюсь на борт, и мне становится ясно, как полиция обо всем узнала. Сынок, бедный, глупый, старый Сынок, оказывается, на катере. А я-то думал, он все еще прячется в болоте. На нем чужая рубашка и штаны, он весь в ранах и царапинах, словно побывал в схватке с ягуаром.
— Приятель, — говорит мне полицейский сержант, — видел бы ты, каким нам его доставили! Болото ободрало его до нитки, до костей!
И вот я узнаю, что Сынок бежал напрямик, как дикий кабан, всю ночь, двадцать миль через непроходимое болото Руй, пока не добежал до лагеря фермера, который перегоняет скот к побережью. Оттуда его отвезли в ближайший полицейский участок. Там он все выложил, его усадили в джип и помчались в полицейское управление.
— Бог свидетель, Сынок, — говорю я, — умереть тебе на виселице. Даже болото Руй тебя не доконало.
Он все еще дрожит от страха, а сержант смеется:
— Не хотел плыть сюда с нами. Инспектор думал даже связать его.
— Сержант, — говорит инспектор, тот самый англичанин, который кричал в каюте, когда Джон ранил полисмена. — Сержант, бери троих людей и окружи дом сзади. Двигайтесь врассыпную! А я с остальными буду атаковать с фронта. Головы не поднимайте и не торопитесь, понятно?