Современный румынский детектив
Шрифт:
— Вот и славно, будет что рассказать в Неметчине…
— Пусть и там узнают, что мы за народ! Наливай, Санду, наливай. Доставай, баба, еще барашка…
Светопреставление! Недоносок закладывал в себя еду, как в барабан молотилки. Силе терпел, ругаясь сквозь зубы. Внезапно поезд остановился. Кто-то опустил окно. — Станция?
— Нет, семафор.
По знаку Силе Димок поднялся. В дверях он сказал:
— Что ж вы, сирые мои, не поднесли вперед стаканчик сливянки для аппетиту?
Чабаны
Глава V
ОГРАБЛЕННЫЙ ВОР
Да, согласен, это случайность, но, с твоего разрешения, неприятная.
Подложив охапки полыни под голову, беглецы погрузились в сочную мамалыгу сна. Лес охранял их покой, наполняя воздух запахами пажитника и сырой зелени. Шелест листвы струил сладость, теплый ветерок топотал бархатными ножками. Восход набирал силу, забрасывая на горизонте свои белые шелковые невода.
Беглый очумело огляделся. Димок скинул на ночь башмаки, и его заскорузлые ноги отравляли чистый воздух. Он крепко спал с полуоткрытым ртом, щеки ритмично раздувались, сизый шрам готов был лопнуть.
Силе вошел в лес. Он впитывал всей грудью дыханье цветов, запах прели, прохладу горных вершин. Глаз не хватало обнять такую красоту— собрать бы ее руками, прижать к себе. Он повалился в траву, принялся целовать ее.
— Что с тобой, паря? Рехнулся, что ли? Димок смотрел на него, часто мигая.
— Ушли! Мы на воле! Свободны! Эхо поймало слово и повторило:
— Свободны! Свободны!
— Если уж они нас не догнали, пока мы спали…
Только теперь до вора дошло. Он подскочил и пустился в дикий пляс, вскидывая ноги выше головы.
— Мы их обвели вокруг пальца, аки сосунков!
— Точно?
— Точно, дя Силе, будь ты трижды счастлив!
Они танцевали с деревьями, обнимались, смеялись. Голое по пояс солнце плескалось в синеве небес.
Лежа на траве с соломинкой в зубах, Димок прислушивался к шепоту ветра. Профессор смотрел вдаль. Время тянулось медленно, опьяненное обилием света.
— Видать, выгорело, дя Беглый, выгорело! Сам черт тебе не брат, паря!
— Брось прибедняться!
— Кабы не поезд, хана бы нам! Я было совсем скис… Профессор вспомнил:
— Слушай, сквалыжник, а в поезде-то? Забыл обо мне, перестал узнавать! Тоже мне, побратим…
— Я думал, ты пост блюдешь.
— Ты чего?
— Или записался в эти, как их, сыроеды… — Челнок рассмеялся: — Ничего не попишешь, патретом ты не вышел в немца, тут же засыпался бы.
— Зато ты вышел! Удивляюсь, как эти мужланы не сообразили, ведь от шрама за
— Так,, Один…
— Давнишняя работа?
Вор улыбнулся своим мыслям и покачал головой.
— Как годы летят, братец ты мой! Кажется, вчера был я ростом с вершок. Протягиваю руку и глажу Малыша по головке…
— А тем временем вымахал в настоящего верзилу.
Димок всматривался в гущу леса. Но глаза его видели другое. Длинный саманный барак на окраине, уличную грязь, пропахшую цуйкой корчму Драгомира… Тот водил компанию со старьевщиком и, когда у бедолаг не на что было выпить, брал вещами. Бабы подглядывали за своими благоверными из окон, посылали за ними детишек. То и дело на пустыре слышались вопли: "На помощь, люди добрые, убьет до смерти!"Но пока пьянчуга не отделывал жену до кондиции, никто и не думал заступиться. Бабье посмеивалось из-за заборов, радуясь развлечению… На углу дарила лету тень акация, Да и та пошла Драгомиру на цуйку…
Когда вор заговорил, Силе взглянул на него удивленно: в голосе слышалась незнакомая жесткость.
— Зачат я по пьянке. С трех лет меня поили, чтобы усыпить. Я валился как сноп, а они ржали, брат Георгии рассказывал. Пили с утра до вечера и дрались. Я все понимал. Напротив нас был трактир, и я подглядывал. Сеструха там трудилась. Предки зазывали, с того и пили.
— Ну и ну!
— Паршивые дела. Во втором классе завязал с учебой. Кидал бабки, шесте рил. Пунктик имел: поливать ноги стоящим в очередях. Тетки меня облаивали почем зря. Били. Ух и били же… как говорится, аки всю деревню с попом в придачу. А в исправительной…
— Там школу прошел?
— Не то слово, академиком стал, дорогуша! В сорок четвертом батю накололи, мать попала под бомбежку, сеструха по больницам. Круглый сирота…
— Тяжко.
— Взял меня в ученье Кутья, тот, что чистил Липсканы.
— Волчья Пасть?
— Он самый. Класс! Тогда-то меня и пописали. — Он потрогал шрам. — Дружок Закусь на балу в" Ромео". Что твой Техас! Всю танцплощадку положили втроем: я, Миля да Жора Косточка. Подцепили меня комиссары — и с ходу в исправительную.
— Сколько ж тебе было?
— Лет четырнадцать. Злющий кобелек! Дела давние, черт знает, что на меня сегодня нашло, разболтался.
— Давай уж.
Челнок присел, подперев кулаком подбородок.
— Знаешь, как меня прозвали? Малый, да удалый. Бывало, рвут на мне мясо, на раскаленные угли ложат, а я ни — ни. Просто так, из гонору.
— Да ну?
— Не веришь? — Челнок пожал плечами. Зажег спичку и поднес пламя к ладони: — Гляди, Фома неверующий!