Современный шведский детектив
Шрифт:
— В денежных делах не шутят, — многозначительно произнесла Полли. — Я только что узнала это от нашего адвоката.
7. СКОЛЬКО ПАМЯТЬ ХРАНИТ ПУСТЯКОВ
Следующие дни Полли жила будто во сне или в тумане.
Часть времени она находилась в Стокгольме, но мысленно всегда была в Скуге. В редакции от нее не было никакого толку.
Она без конца ездила в Скугу. Началось это с самой пасхи. Поезд. Автобус. Автомобиль.
Автомобили случались разные, как и обстоятельства, которые призывали ее в Скугу.
Дребезжащий «вольво» Еспера — на другой день после известия о смерти Альберты. Серое утро, серый автомобиль.
Новенький «пассат» Мирьям — кремация Альберты. Красный автомобиль, набитый людьми в трауре.
— В таком автомобиле к церкви подъезжать неудобно, — сказал Рудольф Люнден. — Из пасторской усадьбы мы пойдем в церковь пешком.
Мирьям фыркнула, но покорилась. К счастью, погода в Лубергсхюттане была сносной, правда, в лесу еще лежал глубокий снег.
Во всем Бергслагене не помнили такой снежной зимы. Не помнили здесь и паводка, который принес бы столько разрушений.
В субботу, седьмого мая, Полли Томссон вновь ехала в Скугу. Неожиданно место в машине ей предложил комиссар Вийк, муж Камиллы, который, как и она, был обеспокоен весенним разливом озера в Скуге, а главное, опасностью, грозившей прибрежным домам.
Полли с благодарностью, но не без страха приняла его предложение. Она едва знала комиссара и боялась, что, как собеседница разочарует его гораздо раньше, чем они доберутся до Скуги. Однако весьма скоро обнаружила, что с ним одинаково легко и разговаривать, и молчать.
— Вот это машина! — восхитилась Полли, когда огромный черный лимузин, вырвавшись из сутолоки большого города на шоссе Е-18, наконец пустил в ход все свои лошадиные силы.
— Это что, двести пятидесятый?
— Да, — отозвался он. — Двести пятидесятый. Чуть ли не каждый год я меняю машины, а на этой вот решил остановиться. «Мерседес-двести пятьдесят» как раз то, что надо при моей работе. Надежный, быстрый и в глаза не бросается. В нем просторно даже высокому человеку с длинными ногами.
Полли украдкой изучала его строгий профиль, гладкие черные волосы, руки, лежащие на руле.
— А какой у тебя рост? — робко спросила она.
— Метр девяносто девять.
Полли ахнула, но казалось, что думает она о другом.
До самого моста Стекет они не разговаривали. Даже при виде озера Меларен Полли не выразила восторга, только спросила, указав на трубку, лежавшую на приборной доске:
— Твоя? Кури, если хочешь. Мне это не помешает.
— Трубке надо отдаваться целиком, — объяснил он. — Я не умею сочетать курение с вождением машины. Вот если за рулем сидит другой, тогда я охотно курю, это успокаивает нервы. Я, видишь ли, не доверяю другим водителям.
— В таком случае признаюсь, что солгала. На самом деле я не выношу табачного дыма. У меня от него першит в горле.
— Понимаю. У Камиллы то же самое. Ради нее я почти совсем бросил курить, но это стоило мне нечеловеческих усилий.
— Камилла отказалась выступать в «Метрополитен», Большом и «Ковент-Гардене», — сказала Полли, — а ты — от своей трубки. Как это чудесно!
— Ты хочешь сказать, жертва за жертву? Наверно, это необходимо, чтобы брак не распался. Хотя аплодисменты в «Метрополитен» весят неизмеримо больше, чем удовольствие от нескольких затяжек. Такие вещи нельзя даже сравнивать.
Перед Энчёпингом дорога постепенно сузилась и стала неудобной. Комиссар сбавил скорость и открылбоковое окно, чтобы впустить в машину немного майского солнца и тепла. Полли была одета по погоде — брюки и белая вязаная кофта это он сразу отметил.
— Ты был вчера на премьере? — спросила она, снова вступая в разговор.
— Когда поет не Камилла, меня на «Летучего голландца» арканом не затащишь, — ответил комиссар Вийк, который не переносил Вагнера, хотя женился на одной из лучших его исполнительниц. — По-моему, все это какой-то романтический бред. Призрачный корабль, самоубийство, в оркестре бушует настоящий ураган. К тому же слов не разобрать, и большую часть времени на сцене царит кромешная тьма.
— Ты несправедлив! — горячо возразила будущая певица. — Ты никогда даже не пытался понять эту оперу. Вспомни дивный монолог Голландца или божественную балладу Сенты. Я однажды пробовала спеть ее на уроке у Камиллы. А потом она спела сама. Если б ты слышал, как поет Камилла, ты бы так не говорил.
— А я слышал, — невозмутимо отозвался комиссар. — Камилла не первый раз поет в «Летучем голландце».
— Как жаль, что на этой премьере пела не она. Хотя Маргарету Халлин я тоже люблю. Наверняка она была изумительной Сентой.
— Значит, и ты не была на премьере? Почему?
Он искоса глянул на бледное узкое лицо Полли. Интересно, всегда ли она такая грустная и неестественно бледная?
— Я уступила свой билет Есперу. Это он написал статью о Камилле. Да мне и не хотелось в театр, мне теперь все безразлично.
— Этак ты пропустишь и майские спектакли Камиллы, — сказал муж певицы. — Возвращайся в Стокгольм к понедельнику, не то…
Она отрицательно мотнула русой головой.
— У нас будет опись имущества, а во вторник — захоронение урны.
Машина медленно ползла на север, пока за Вестеросом дорога опять не стала шире. Комиссар осторожно, но настойчиво начал расспрашивать Полли о последних событиях; им руководило не столько профессиональное любопытство, сколько стремление дать девушке выговориться, облегчить душу. Нервы у нее были явно напряжены до предела, ее равнодушие к окружающему и подавленность внушали тревогу. Она оживилась только раз, защищая оперу раннего Рихарда Вагнера.
Комиссар Вийк ухватился за эту тему.