Совсем другие истории (сборник)
Шрифт:
Сенатор продолжал говорить, попутно присовокупив пару латинских цитат, чтобы продлить фарс. Он обещал дождевальные машины, быков — производителей, чудодейственные масла, от которых заколосится даже селитра, горшки с анютиными глазками на каждом подоконнике. Убедившись, что все ингредиенты мечты заняли надлежащее место, он торжественно указал на нее рукой.
— Вот так оно все и будет, дамы и господа, — возопил он. — Смотрите! Все будет именно так.
Общественность совершила полуоборот. Позади домов мерно вздымался океан из раскрашенной бумаги, даже самые высокие крыши искусственного города не доставали до него. Один только сенатор заметил, что несчастный фанерный город, который десятки раз воздвигали, и рушили, и перетаскивали с места на место, был уже изрядно побит погодой и временем и выглядел не менее пыльным и убогим, чем сама Розаль дель Виррей.
В первый раз за двенадцать лет Нельсон Фарина не вышел встречать сенатора. Он слушал речь, покачиваясь в гамаке среди останков обеда в тени своей хижины из неструганых досок. Ее он построил своими руками — теми же самыми, которыми пришил и разделал свою первую жену. Он умудрился сбежать с Острова Дьявола и явился в Розаль дель Виррей на корабле с грузом тропических попугаев в компании прекрасной и нечестивой негритянки, которую нашел в Парамарибо и с которой успел прижить дочь. Красотка вскоре умерла по каким-то естественным причинам и тем самым избегла судьбы остальных, чьи разрозненные части удобряли грядки с цветной капустой. Во вполне целом виде и при непроизносимом голландском имени она мирно упокоилась на местном кладбище. Дочь унаследовала цвет ее кожи и фигуру вкупе с вечно удивленными желтыми глазами отца, так что последний не без оснований полагал, что вырастил самую красивую женщину в мире.
С тех самых пор, как он встретил Онесимо Санчеса во время его первой избирательной кампании, Нельсон Фарина докучал сенатору просьбами достать ему фальшивые документы, которые поставили бы его в один ряд с великими мира сего. Нельсон Фарина никогда не сдавался и в течение нескольких лет неоднократно повторял свою просьбу, каждый раз в новой одежке. Но на сей раз он остался гнить в гамаке, словно осужденный заживо изжариться в этом раскаленном пиратском логовище. Услышав финальные аплодисменты, он вытянул шею и поверх забора узрел обратную сторону фарса: подпорки, не дававшие домам упасть, арматуру деревьев, скорчившихся фокусников, дергавших в разные стороны синюю полоску океана. Нельсон беззлобно сплюнул.
— Merde, — проворчал он. — C’est le Blacamen de la politique.[3]
После речи сенатор, по обыкновению, совершил официальную прогулку по улицам городка под грохот музыки и фейерверков, осаждаемый толпами местного населения, жаждущего поведать ему о своих горестях. Сенатор благосклонно внимал им и для каждого находил пару теплых слов, вполне достаточных, чтобы не утруждать себя более трудновыполнимыми милостями. Какая-то женщина, свисавшая с крыши в окружении шести детей мал мала меньше, умудрилась перекричать общий шум и даже фейерверки.
— Я не прошу многого, сенатор, — заявила она. — Подарите нам ослика, чтобы можно было возить воду из Колодца Удавленника.
Сенатор обозрел шестерых тощих детей.
— Что случилось с твоим мужем? — спросил он.
— Он отправился искать счастья на острова.
Аруба, — добродушно ответила та, — а нашел иностранку из тех, что вставляют бриллианты себе в зубы.
Ответ вызвал взрыв хохота.
— Ну хорошо, — решил сенатор, — ты получишь своего осла.
Немного погодя один из его помощников привел к дому женщины отличного упитанного ослика, на крупе которого несмываемой краской был выведен слоган избирательной кампании, чтобы она вовек не забыла, кому обязана подарком.
Шествуя далее, он продолжал творить добрые дела, правда в меньших размерах, и даже самолично влил полную ложку микстуры в рот больного, кровать которого специально подтащили к двери, чтобы тот мог видеть праздничную процессию. Напоследок за щербатым забором он увидел Нельсона Фарину, нежащегося в гамаке. Последний выглядел бледным и мрачным, тем не менее сенатор поприветствовал его, хотя и без особой нежности.
— Привет, как поживаешь?
Нельсон Фарина повернулся к нему и одарил тягуче-тоскливым взором.
— Moi, vous savez,[4] — пробурчал он.
Услышав голоса, его дочь вышла во двор. На ней было дешевое линялое платье по моде индейцев-гуахиро, волосы убраны цветными лентами, а лицо намазано краской, чтобы защититься от солнца, но даже при таком причудливом облике было совершенно ясно, что мир еще не видывал такой красавицы. Сенатор был сражен на месте.
— Чтоб меня черти взяли, — выдохнул он. — Чего только не придумает Господь!
Той же ночью Нельсон Фарина нарядил дочь в лучшее платье и отправил ее к сенатору. Два вооруженных ружьями охранника, изнывавших от жары в снятом для него доме, велели ей подождать на единственном стоявшем в вестибюле стуле.
Сенатор как раз встречался с именитыми гражданами Розаль дель Виррей, которых специально собрал вместе, чтобы изложить им истины, оставшиеся за рамками официальной речи. Они были как две капли воды похожи на прочих именитых граждан всех тех бесчисленных пустынных городков, которые он уже посетил и от которых его начинало мутить. Рубашка сенатора промокла от пота; он тщетно пытался высушить ее прямо на себе, подставляя то один бок, то другой под горячие струи электрического вентилятора, который жужжал в тяжелом зное комнаты, словно рассерженный овод.
— Разумеется, бумажными птицами сыт не будешь, — говорил он, — мы все знаем, что в тот день, когда на этой куче козьего дерьма вырастут деревья и цветы, а в колодцах вместо червей заплещется сельдь, ни вам, ни мне будет больше нечего тут делать. Я ясно излагаю?
Никто не ответил. За разговором сенатор оторвал листок с висевшего на стене календаря и ловко сложил из него бабочку. Без всякой цели он запустил ее в струю воздуха от вентилятора, и, некоторое время попорхав по комнате, бабочка вылетела в полуоткрытую дверь. Сенатор продолжил речь с тем самообладанием, причиной которого могла быть только близость смерти.
— Таким образом, — сказал он, — нет нужды напоминать вам о том, что вы и так прекрасно знаете: мое переизбрание принесет больше выгоды вам, чем мне, ибо я сыт по горло мутной водичкой и индейским потом, а ваша деревня на этом благополучно наживается.
Лаура Фарина увидела бумажную бабочку, вылетевшую из дверей. Этим зрелищем смогла насладиться только она, так как охрану сморило и она давно уже храпела на ступеньках вестибюля в обнимку с ружьями. Сделав несколько кругов, литографическое насекомое присело на стену да так там и осталось, чуть помахивая распластанными крылышками. Лаура Фарина попыталась отколупать ее от стены ногтями.