Совсем недавно… Повесть
Шрифт:
– А, это вы! Давно мы с вами не виделись. Как живете?
Лавров рассказал ему о новом назначении и спросил, нужен ли он еще Курбатову здесь, в городе. Тот ответил, как показалось Лаврову, равнодушно:
– Да нет, пожалуй… Если понадобитесь - вызову. Вы, я слышу, недовольны новым назначением?
– Приказ есть приказ, - сказал Лавров.
– Значит, так нужней…
– Возможно, возможно, - повторил Курбатов.
– Стало быть, мы не прощаемся, вы теперь в нашем округе. Будете в городе - звоните. Всего хорошего.
– Всего доброго.
Оставалось сообщить обо всем Кате. Звонить на завод было бессмысленно, - она не бывала в заводоуправлении. После того как Позднышев заболел, ее назначили инженером цеха, и найти ее по телефону было трудно: на заводе заканчивалась установка прессов.
Лавров напрасно прождал ее возле заводских ворот; смена прошла, а Кати всё не было, - очевидно, уехала раньше по учреждениям; охранник, уже знавший и Лаврова, и зачем он стоит здесь, поглядывал в его сторону с сочувствием. Лавров, тяжело вздохнув, решил оставить ей дома записку. Что ж, придется, видно, уехать, не увидавшись. И ничего, ничего не было еще сказано ей. «Может, оно и к лучшему, - думалось Лаврову, - может, время проверит чувство, хотя чего уж тут проверять, я ведь не шестнадцатилетний мальчишка».
Но как бы он ни утешал себя этими думами, а уезжать из города, так и не увидевшись с Катей, было грустно.
Как и было договорено, он позвонил Хохлову, и тот сказал, что через два часа в дивизию идет легковая машина и, если Лавров хочет… Конечно, на машине было удобней. Ехал подполковник Седых; фамилия эта ничего не говорила Лаврову. Седых поздоровался с ним сдержанно, но видно было по всему, он рад был попутчику, - ехать предстояло, «если не нарушать правил», часов пять с лишним.
Они еще не успели выехать из города, а Седых всё уже знал о Лаврове и не удивился переводу из старой части в эту - что ж, дело обычное.
Сам Лавров стеснялся задавать вопросы Седых. Откинувшись на мягкую спинку сиденья, Седых заговорил сам, медленно, часто задумываясь, словно бы припоминая, что ему еще надо сказать:
– …Вы едете в прекрасную часть. Судите сами: прорыв блокады Ленинграда, разгром фашистов у Нарвы, освобождение Таллина…
Затем Кенигсберг, Кранц, Штеттин… - Седых с удовольствием называл эти города, вехи славного пути дивизии.
– Конечно, есть части, дравшиеся под Москвой, в Сталинграде, бравшие Берлин. Но мы, как видите, тоже делали свое дело. Работа вам предстоит солидная, товарищ Лавров. Народ у нас хороший, сойдетесь быстро. Вы в какой батальон? К Москвину? Отличный офицер, спокойный и знающий…
Так Седых знакомил Лаврова с частью, потом разговор как-то само собой перешел на семейные темы; Седых рассказал, тоже с неприкрытой гордостью, что у него две дочери, славные такие девчушки.
Лавров сказал:
– Я холост.
– Вам сколько лет?
– Тридцать один.
– Пора, пора, - улыбнулся Седых.
– Ну, вот мы и приехали.
Они вместе вошли в домик, где помещался штаб полка, и Седых, не дослушав, что Лаврову надо представляться начальству, куда-то ушел. Лавров остался один, пусто было и на улице, не у кого было спросить, где находится дежурный по части или командир полка. Лавров постучал в одну дверь, ему не ответили, в другую - тоже закрыто, он выглянул тогда за окно и увидел, что к штабу идет какой-то офицер.
– Пусто, что ли?
– спросил офицер.
– Это всегда так перед инспекторским смотром.
В тоне, каким были сказаны эти слова, Лаврову послышалась усмешка, он не ответил.
– Вы что, новенький? Представляться? Подполковник Седых, кажется, в городе.
– Разве он командир полка?
– Ну да, а то кто же… А я вот к начштабу пришел, вроде бы на проборцию, - он усмехнулся, - фитилей у нас не жалеют. Вы на какую должность?
– Заместитель командира батальона.
– Ну, это полегче. У меня вот - транспортная рота, одна морока.
Он замолчал, видимо, «заскучав» по поводу предстоящего выговора, и Лавров тоже не начинал разговор, - что-то ему не по душе были эти словечки - «проборция», «пусто перед смотром». Когда он вышел через час из штаба полка, он уже и думать забыл о командире транспортной роты. Седых принял Лаврова хорошо. Правда, на этот раз подполковник был суше, но напоследок он особенно ласково пожал Лаврову руку и сказал подчеркнуто, с особым нажимом:
– Приглядывайтесь к людям. Ну, удачи…
Командиру батальона Лавров сразу доверил все свои печали:
– Я, попросту говоря, не знаю, с чего у вас начинать…
Для Лаврова начались трудные дни. С утра до вечера, до отбоя, он проводил время то на стрельбищах, то в «классах». Эти «классы» были необычными. Просто обнесено двадцать квадратных метров плетенным из прутьев заборчиком, а вместо крыши - голубое небо.
С первых же дней в глаза ему бросились недостатки. У нескольких лейтенантов - командиров взводов - были неважно подготовлены уроки по истории СССР, один молоденький, только что прибывший из училища, провел свой урок так серо, что Лавров после отвел его в сторонку и прямо спросил:
– Скажите, для кого вы рассказывали про походы Суворова?
– Для солдат, разумеется.
– Нет, не для солдат. Вы познакомились уже с личным составом взвода?
Лейтенант весь зарделся, как девушка, и отрицательно покачал головой:
– Нет, не успел еще.
– Ну, так вот: у вас во взводе только трое с шестилетним образованием, ниже нет. В основном - образование семилетнее. И это не только у вас, так почти повсюду. Зачем же вы рассказываете им то, что они знают не хуже вас. Мало работали, надо работать больше…
Но вместе с тем в глаза ему бросилось и другое. Как и всюду, здесь люди жили слаженной, рабочей жизнью, спокойно и уверенно. Подъем, зарядка, потом занятия, а вечером - отдых, и Лавров с удовольствием прислушивался к молодым, сильным, здоровым голосам, крепкому смеху, к выкрикам на волейбольной площадке, к неторопливым беседам на традиционных «перекурах» старшины второй роты Шейко.
Шейко был старослужащим, прошел с дивизией не одну сотню верст, она для него была и домом родным и семьей. Жизненный опыт Шейко, этого грузного, но удивительно ловкого украинца, поражал Лаврова. И начитан был Шейко солидно, в палатке у него постоянно появлялись новые книги, и чего-чего только не было тут: и «Анна Каренина», и «Сочинения А. Островского», и Флобер, и томик стихов Блока, оказавшийся в библиотеке, и, наконец, масса политической литературы, которую старшина читал с особой охотой.