Союз летящих
Шрифт:
Светлана видела тусклый взгляд и нервную повадку Кости-нынешнего, устало потирающего виски - "блин, с работы только в 9 возвращаюсь"... Как и все, он пил. По выходным, для разрядки -- пил обязательно.
Светлана помнила Надю, тоненькую девочку с оленьими большими глазами. Она закончила музыкальную школу и почти профессионально играла на виолончели. Надя была похожа на нее саму, Свету, в молодости. Всерьез рассуждала, что вот закончит школу -- и сначала поедет на БАМ, а что? Интересно же. Романтика.
Закончила пед. Поработала в школе, но устала от микроклимата в учительском "гадюшнике" и от мизерной зарплаты -- а тут подвернулось неплохое место, устроили по блату. Дрессировала детишек к школе. Любила ли она своих учеников? Получала ли хотя бы удовольствие от работы? Светлана не знала.
У обоих неплохая работа и зарплата, всего один -- и здоровый -- ребенок. "Для меня теперь главное в жизни -- это вот он", - веско говорил Костя, поглядывая на сына, увлеченно копающегося в Светланиной коллекции минералов. И Светлана кивала. Да, конечно, дети это главное. А у нее разве было не так? Дети -- это главное, все ради них. Но что-то внутри сжималось болезненно, что-то протестовало...
Глупость, говорила себе Светлана. А чего ты хотела для них?
Там, у костра, ночью, после давящих лямок рюкзаков, почти отвесных скал, переправ через горные реки -- что тебе чудилось? Ты сама инфантильна, ты всю жизнь была по сути подростком. И так же, как воспитанникам клуба, тебе тогда казалось, что впереди -- несказанно прекрасная жизнь, счастье, что-то необыкновенное. Полет. "Только небо, только ветер, только радость впереди". Что это было? Космос, звезды, мир и счастье во всем мире? Коммунизм? Неизвестно. Но тогда было так очевидно -- их ждет необыкновенная судьба.
Их всех.
А судьба, жизнь -- она всегда обыкновенная. Не зависит от общественного строя. Вот и твои ребятишки -- поиграли и выросли, выросли самыми обычными людьми. Кому-то повезло, а кому-то -- нет. Кто погиб, кто спился, кто штопает детям драные колготки -- а кто-то выбился в люди, ездит отдыхать в Турцию, оплачивает уже своим детям занятия в дорогой теперь секции.
Но что, если это неправда? Если -- зависит? И действительно, все могло бы быть иначе? Однажды Светлана спросила об этом Игорька -- в последний раз, когда он побывал здесь, заросший бородой, с красным носом и тусклым взглядом.
– Игорь, ведь я-то тоже десять лет просидела с больным ребенком. Но ведь можно изменить свою жизнь. Я это сделала. У нас был "Странник". Было же -- помнишь -- здорово! Что случилось с вами? Разве мы не научили вас бороться? Не сдаваться? Не падать духом? Почему же вы стали такими?
– У тебя была возможность, Света, - ответил он. Они давно уже перешли на "ты", - ты могла это сделать. Мы -- не можем. Этого просто больше нет. Это убили.
– Что убили? Что, Игорь? Я не понимаю. Что -- сейчас нельзя организовать туристический клуб? Да они даже и существуют. Если не больше, чем раньше. И посмотри, какое теперь оборудование есть, какие палатки, спальники! Сейчас нельзя заниматься с ребятишками? Чем-то увлекаться полезным? Развиваться, куда-то ходить, вести беседы о возвышенном? Жить так, как жили мы -- Игорь, ведь у нас тоже были дети, работа, а с бытом ведь намного хуже было, и стиральных этих машин не было, и очереди в магазинах... Почему вы не можете так жить? Почему, я не понимаю?
– Можно, - сказал он, - все можно. И увлекаться, и клуб организовать. И песни петь можно. Только -- незачем.
Через полгода Игоря не стало. Светлана в общем-то понимала его. Но с трудом переводила это понимание в слова. "Бороться и искать, найти и не сдаваться" - все это было из другой эпохи, ценно и правильно только для нее. Только в определенных условиях. Бороться - за евроремонт в квартире? Искать - денежную работу? Найти -- иномарку за вполне приличную цену? Не сдаваться -- в борьбе за место под солнцем, за элитное потребление? Пошлость, гадость. И даже за "семью и детей", в которых нынче многие находили последний и единственный смысл жизни -- это не то. Те слова были предназначены для другой жизни и других целей.
Бороться -- только за всех людей. Искать -- для всех. Не сдаваться -- в борьбе за высочайшие цели, выходящие за пределы повседневного существования. Кажущиеся недостижимыми. "Прав лишь горящий, презревший покой, - пели они, - к людям летящий яркой звездой".
Светлана мало думала об этом. Так же, как мысли о Боге, все это скользило по поверхности ее сознания, она просто не позволяла себе вдумываться всерьез.
Когда-то, лет десять назад ей казалось -- вот сейчас кто-нибудь позовет на борьбу. Скажет - "вы с ума сошли, народ!" Кончится этот дурной сон, и опять вернется все, что было. Да она бы и на баррикады в своем возрасте пошла ради такого-то.
Но потом стало ясно, что сон -- не кончится. И никто никуда не зовет. Зюганов проиграл Ельцину, да если бы и выиграл -- ничего бы не изменилось. Наверное, все эти мечты у костра ночью, все эти песни -- были блажью. Фантастикой. Эскапизмом. Это надо забыть и жить нормальной, реальной человеческой жизнью. Жить для себя.
Тем более, что и жить осталось уже недолго.
Бэнки, кряхтя, выбрался из палатки. Сел на пенек, задумчиво стягивая шерстяные носки.
Солнце медленно, лениво поднималось над каньоном, продиралось сквозь тягучую пелену утреннего тумана. Интересно, подумал Бэнки, какого дьявола я встал в такую рань...
Все ведь улажено. Можно отдыхать.
Он просто не мог больше спать. Виски нестерпимо ломило, а во рту как будто костер развели. Бэнки протянул руку и выпростал из-под брезента бутылочку минералки. Верный ацетаминофен оказался в нагрудном кармане. Бэнки положил на пересохший язык таблетку, с наслаждением, крупными глотками стал хлебать воду. Посидел, задумчиво глядя на каньон, на вялое шевеление меж пестрых палаток. Бэнки употреблял от головной боли самый дешевый ацетаминофен. Еще бы, у него был целый институт маркетологов, которые только и занимались тем, что придумывали все эти новомодные названия для лекарств, хоть того же незамысловатого ненаркотического анальгетика, все эти "Хрупса", "Филенол"... Названия, упаковки, дизайн. Еще хуже Бэнки относился к препаратам комбинированным -- нет уж, лучше всего простые, проверенные временем таблетки.
Вода сразу принесла облегчение. Раскаленное железо, стянувшее виски, сменилось нудным неприятным, но терпимым зудением бормашины под черепом. Ветерок ласково охладил кожу. Теперь можно было сидеть, вытянув ноги, отдыхать, любоваться прекрасным видом. Солнце поднималось все выше над склоном, над зелеными зарослями чапараля. Ярко-рыжие откосы взлетали вверх, причудливо извиваясь. И старая секвойя была видна отсюда, и пестрые крыши палаток, флаги колледжей, поднятые кое-где старыми энтузиастами. И серо-голубая сильно усохшая ленточка реки внизу, и Бэнки даже казалось, он слышит голоса ребятишек, с утра пораньше бродящих по колено в холодной воде. Он сам вчера полдня провел с удочкой, и побеседовал в это время как раз с нужными людьми -- вчерашним днем он был доволен. Поймал с полдесятка форелей.