Создания света — создания тьмы

Желязны Роджер Джозеф

— Ты можешь подумать, что это идет избавление, — кричит Пепла — ответ на твои нечестивые причитания. Но ты ошибаешься. Я не убью тебя. Я сделаю кое-что пострашнее — объединю в тебе всю нечеловеческую мудрость и весь человеческий стыд. Потому что я узнала то, что хотела узнать на Блисе, и месть свершится! Теперь ступай в мою колесницу! Быстро! Этот мир может скоро исчезнуть, и все потому, что твоему любовнику не победить Генерала! Да будь он проклят!

Медленно и нехотя тело Мегры выполняет приказ, и она с трудом взбирается на колесницу. Огненная Ведьма подходит, становится рядом с ней и поправляет свою вуаль. В отдалении зеленый гигант выкрикивает слова, которые нельзя услышать, и мерцающие обломки всего на свете кружатся в огромном водовороте, плывущем над ярмаркой. Мир вокруг утрачивает четкость, двоится и троится, призрачные образы возникают и распадаются в прах. Землю раскалывают трещины, и где-то рушится город. Маленький фамильяр с криком прячется в складках огненного плаща. Сумерки кончились. С ударом грома падает ночь и тьма затопляет мир, но ярчайшие краски неожиданно вспыхивают там, где уже не должно бы быть никаких красок. Исида трогает поводья, и красные огни мечутся по колеснице, ничего не поджигая, но заключая ведьму и ее пленницу в сердце рубина или яйцо Феникса. И нет ни движения, ни звука, ни ощущения полета, только мир под названием Блис с его страхами, хаосом и чумой, с его спасением лежит теперь далеко над ними, как сверкающая пасть колодца, ко дну которого они несутся, и звезды блистают во тьме, славно брызги слюны.

ВЕЩЬ-ЧТО-ПЛАЧЕТ-В-НОЧИ

И Принц-Что-был-Тысячей начал рассказ: 1

В те дни, когда царствовал я, как Властитель,над Жизнью и Смертью, мольбе Человека —я

внял и в бескрайность приливных энергийсумел очертить то, что в Средних Мирах.Я создал естественный ритм изменений:рождений, развития, смерти, а такжевсех помыслов, связанных — с ними… И этоя дал Управителям-Ангелам, чтобыпосты на границах у Средних Мирови руки их, что овладели волнами, служили для пользы.И — много веков мы правили вместе, давая для жизни —развитие полное, смерть умеряя,позволив энергии шириться морем…Окутались истины ветром и вихрем,стремящимся к выси творенья, другие —на Внешних Мирах. Это было наградой.Но как-то случилось, что я, размышляянад миром, который подобен пустыне,хотя превосходен, но мертв и бесплоден,и — жизнью еще не затронут, случайноволны поцелуем, придуманным мною,я вдруг разбудил эту спящую вещь…И — сам испугался проснувшейся вещи,когда из земли, вытекая, как лава, —напала она и пыталась убийствомзакрыть мне дорогу. И жизнь на планетеона уничтожила быстро, и — снова,от злобы слюной истекая, метнулась,насытилась Жизни приливом, коснуласьтебя, мое счастье, жена моя, радость…И — тело твое не сумел воссоздать я;лишь это дыханье и — все… О, проклятье!И Жизнь выпивало оно так, как люди —вино выпивают. И было бессильнолюбое оружье, которым владел я.Я — пробовал все, но оно не скончалось,не впало в безмолвие, нет, но старалось —укрыться, бежать, раствориться во мраке…Я смог задержать его. Станции далиэнергию мне для создания поля,для поля нейтральных энергий, сумевшихв себе заключить этот мир, где оно…Но так как способно оно пробиратьсяне только сюда, но и к Жизни, посеявна месте миров — бесконечную пустошь,его уничтожить — мой долг. И, конечно,я — много пытался — терпел неудачи:они приравнялись к попыткам, но все же —в течение полустолетия я держал егов том безымянном пространстве.На Средних Мирах воцарившийся хаос —стал следствием долгих отсутствий. Утерянконтроль был рождений, развития, смерти…О, боль моя, ты — не имела предела!Да, новые станции строились, но…так медленно… Нужно б накладывать полееще раз, но то безымянное Нечтоне стал отпускать я на волю. Я сразуне мог поддержать Миры Жизни и тут же —удерживать страшного пленника — тень.Тогда среди Ангелов вспыхнули ссоры;гордыню раздоров дурною травою — скосил я…Ценою же стала лояльность — я знал это твердо.А ты, о, Нефита,отца моего не одобрила смелость,когда он вернулся из Средних Миров,рискуя Осириса гневом, посколькухотел утолить разрушения жажду,любовь свою, ту, что была запредельна.Да, ты не одобрила, ибо отец мойпо имени Сет был не только воительи самый могучий из живших на свете,но также и сын наш в далекие днина Мрачеке. Дни, где взломал темпоральныйбарьер я, желая так жить постоянново все времена. И не знал я, что время —назад повернуло, и стану отцом ятого — кто моим был… О, Сет солнцеглазый,владеющий Жезлом, Перчаткой, идущийнад сушей, морями, горами… Нефита,да, ты не одобрила, но не отверглату битву, где всем предстояло сразиться —и Сет опоясал себя на борьбу…Не будучи прежде никем побежденным,преград он не знал. Хоть Стальной Генералразвеян был этим, пока Безымянным,он страха не чувствовал. Правую рукуон вытянул — плотно Перчатка Энергийее охватила и выросла так,что тело закрыла его как бронею.Глаза же сияли сквозь эту броню…Он на ноги пару сандалий чудесных надел.Позволяли шагать они смелопо воздуху и по воде, как по суше…На черную нить, ей себя опоясав,повесил он ножны от Звездного Жезла,рожденного в Норне у тех кузнецов,что были слепы. Он единственный в мире —мог этим владеть.Да, он страха не ведал!Он в крепость мою был готов отправлятьсяи мир сокрушить, где жило это Нечто,голодное, ждущее жертв. Брат мой Тифон —другой его сын — Пустота Черной Тени,явился, прося взять с собой. Сет отвергнулего предложенье и бросил надменносебя в темноту, открывая свой лик…И — триста часов длилась битва. И сталослабеть Безымянное… Сет при атакеего зацепил и готовил к ударудля смерти. И — скрыться оно в океанахуже не могло… Добивал он на суше,в глубинах морских и на горных вершинах,по шару планеты преследуя, чтобы —закончить смертельным ударом сраженье!И были разрушены два континента…Кипели моря, наполняя пространство,как облаком-паром… И — плавились скалы…А небо исхлестано было не плетью,а — звука ударом… О, дюжину раз я —Тифона удерживал — рвался на помощь…Затем Безымянное, коброй свернувшись,в небесную твердь вознеслось на три мили,а Сет оставался на месте. Ногами —он в сушу и воду уперся… Тогда-тоОсирис свершил свою подлость, — измену.Не зря он поклялся отца уничтожитьза то, что украл у него он Исиду,родившую Сету меня и Тифона…Анубис его поддержал. Взявши полетем способом, что получают для солнца,к пределу стабильности бросив светило,Осирис обрушил удар. Еле спассяя сам от него, но отец не успел…Удар, уничтоживший мир, на планетуеще никогда не был брошен. Бежал яв далекое место, за многие годы…Тифон попытался спастись в подпространствах,где дом его был — не добился успеха…И — больше я брата не видел. Нефита!Мне стоила битва отца, что был сыном,и брата, и плоти твоей.Живо Нечто.Сумела та тварь уцелеть при атакеот Молота-что-разбивает-все-солнца.Нашел я ее на планетных обломкахпозднее. Была она будто туманность,горящая пламенем, словно при ветре…Я создал вокруг него сил паутину;закрылось оно, ослабевшее в битве…И я поместил его в тайное местоза всеми пределами. Там, в заключенье,оно без дверей и без окон. Я частопытался убить его снова. Не знаю,что это такое. Лишь Сет мог ответитьна этот вопрос и при помощи Жезла.Но — живо оно и — по-прежнему плачет,и, если когда-нибудь сможет прорваться, —убьет оно Жизнь, что на Средних Мирах.Осирис с Анубисом власть поделилиза этой атакой. Смолчал я. Посколькуя должен остаться на страже, покудане будет оно уничтожено. Вскорена станциях многих и ангелы сталидруг с другом сражаться. Их войны продлилисьлет тридцать. А после — Осирис с Анубисомто, что, осталось, пожали совместно.И — нет этих станций.Теперь эти двое волнами Энергийдолжны управлять, подвергая народычуме или войнам. Достичь равновесийот мирных воздействий путем постепенными с помощью станций — значительно легче…Они не способны идти по-другому,поскольку боятся двумнения илидележки энергий, которые взялипутем беззаконья. И даже друг с другомони договор заключить не сумели.Когда Безымянное я уничтожуи путь, наконец, отыщу для убийства,я силу энергий своих переброшу,смещу моих Ангелов, двух, что остались…И это — труда не потребует. Рукимне новые будут нужны, чтобы волюмою воплотить. Было б гибельно простоубрать тех, кто может работать с волнами…Когда я добьюсь всего этого, сразуя, мощь этих станций собрав воедино,

1

Стихотворный перевод здесь, прежде и далее С. Барышевой

ТЕБЯ ВОПЛОЩУ, О БЛАГАЯ НЕФИТА…

…Нефита плачет у моря: — Это невозможно! Этого никогда не будет! — и Принц-Который-был-Тысячей встает и протягивает руки.

В облаке, парящем перед ним, возникает прозрачный силуэт женщины. Капельки пота усеивают его лоб, и образ Нефиты становится почти отчетливым. Он делает шаг, пытается обнять ее, но руки ловят только дым, и имя Принца, грозное имя Тот, бьется как рыдание в ушах Того-Кто-был-Тысячей… Затем он стоит совсем один, и волны одного моря плещут у его ног, а волны другого — перекатываются над головой, и прозрачные звезды в небе — это рыбьи желудки, переваривающие рыбью пищу.

Глаза его увлажняются, а губы шепчут проклятья, ибо он понимает — еще немного, и Нефита сама освободит себя. Навсегда… Он зовет ее, но нет ответа, нет даже отклика эха.

Теперь он знает, что Безымянное умрет. Он бросает камень в океан, и камень не возвращается.

Скрестив руки. Принц исчезает. Отпечатки ног расплываются на песке.

Пронзительно кричат морские птицы, и неуклюжая рептилия поднимает зеленую голову над волнами, качает длинной шеей и погружается в океан.

МАРАЧЕК

Взгляните теперь на Цитадель Марачека, что в сердце Средних Миров…

Она мертвая. Все здесь мертвое. Сюда Принц-Который-когда-то-был-Богом приходит часто: здесь никто не мешает ему размышлять о многом.

На Марачеке нет океанов. Осталось лишь несколько ключей, солоноватых и пахнущих псиной. Солнце его — крошечная красноватая звезда, давно уставшая светить, слишком высокомерная или слишком ленивая, чтобы однажды стать новой и умереть во вспышке славы — она льет свой бессильный свет, и уродливые каменные глыбы отбрасывают синеватые тени на оранжево-серые пески, бесконечно перебираемые ветрами; звезды над Марачеком можно видеть даже в полдень, а вечером они достигают яркости неоновых ламп над открытыми всем ветрам равнинами; Марачек — плоский мир, но воздушные потоки переделывают его бесплодную поверхность дважды в день, пытаясь достичь совершенства, нагромождая и разбрасывая горы песка и все тоньше и тоньше перемалывая его зерна — так что пыль утра и сумерек весь день висит желтоватым туманом, и оттого с любой стороны Марачек кажется тусклым глазом, подернутым зыбкой пеленой; ветер превращает горы в равнины, воздвигает и разрушает скалы, бесконечно зарывая все и раскапывая… — это Марачек, опустевшая сцена славы, пышности и великолепия; но кроме всего этого на Марачеке есть нечто, всем своим видом свидетельствующее о подлинности, — Цитадель, которая будет существовать, пока существует сам Марачек, хотя пески придут и уйдут от нее много раз, прежде чем наступит час окончательного распада; она так стара, что никто не может сказать с уверенностью, была ли она вообще когда-либо построена, Цитадель — быть может, самый древний город во Вселенной, разрушавшийся и восстанавливавшийся — кто знает, сколько раз — на том же самом месте, снова и снова, — возможно, с — самого воображаемого начала великой иллюзии по имени Время; Цитадель, которая самим своим существованием свидетельствует, что некоторым вещам дано продолжаться почти бесконечно, и они, пусть даже впавшие в оскудение и упадок, существуют невзирая на все превратности — это о них написал Фрамин в «Той, что гордо застыла в Вечности»: «…И сладость распада вовек не коснется порталов твоих, ибо ты Неизменность, застывшая каплей в смоле янтаря…» — Цитадель Марачека — Карнака, изначальный город, но обитатели его лишь насекомые и рептилии, пожирающие друг друга; и только один из обитателей этого мира занят сейчас совсем другим — жаба, сидящая под опрокинутым бокалом на древнем столе в самой высокой, северо-восточной башне Марачека, — она кажется спящей в этот миг, когда больное солнце поднимается из пыли и сумерек и свет звезд слабеет. Это — Марачек.

Фрамин и Мадрак входят сюда через ворота, открытые на Блисе, и опускают свою ношу на древний стол, высеченный из единого куска странной розовой субстанции, которой не может коснуться разрушением само Время.

Здесь призраки чудовищ и Сета, вечно побеждающего их, ведут нескончаемую битву сквозь мрамор воспоминаний — сквозь стены и башни разрушаемой и восстанавливаемой Цитадели Марачека, древнейшего города во Вселенной.

Франки вправляет руку и ступню Генерала; он поворачивает его голову так, что лицо снова обращено вперед, и укрепляет его шею, чтобы она могла держать голову.

— Что с другим? — спрашивает он. Мадрак, приподняв правое веко Оакима, всматривается в его зрачок и щупает пульс.

— Шок, я полагаю. Кого-нибудь раньше выхватывали из битвы фуги?

— Кажется, нет. Мы, несомненно, открыли новый синдром — я назову его «усталость фуги» или «темпоральный шок». Можем вписывать свои имена в учебники.

— Что нам теперь с ними делать? Ты способен вернуть их к жизни?

— Вполне. Но тогда они начнут опять — и не успокоятся, пока не разрушат и этот мир.

— Хотел бы я знать, что тут осталось разрушать. Будь мы с тобой умнее, могли бы продать кучу билетов на это представление, а потом снова напустить их друг на друга.

— Презренный торговец индульгенциями! Только поп и мог такое придумать!

— Неправда! Я позаимствовал это на Блисе, там вовсю торговали и жизнью, и смертью…

— Да, конечно — там еще гвоздем программы стало напоминание, что жизнь иногда кончается. Тем не менее, мне кажется, мудрее всего было бы отправить этих двоих на разные миры, подальше отсюда, и предоставить самим себе.

— Тогда зачем ты приволок их сюда, на Марачек?

— Никого я не волок! Их засосало через дверь, как только я открыл ее. Я нацелился в это место, потому что достичь Сердца Миров легче всего, а времени у нас было в обрез.

— Тогда посоветуй, что делать дальше.

— Давай пока отдохнем здесь, а Оакима с Генералом я подержу в трансе. А еще мы можем открыть себе другую дверь и благополучно оставить их.

— Это несколько противоречит моей этике, брат.

— Не хватало, чтобы этике учил меня ты, гуманист без чувства гуманности! Ты, продающий любую потребную ложь!

— Но не могу же я действительно оставить человека умирать!

— Хорошо… Смотри-ка! Кто-то был здесь до нас и, кажется, хотел придушить жабу! Мадрак задумчиво смотрит на бокал.

— Я слышал басни, что без воздуха жабы могут продержаться века. Интересно, сколько времени она сидит таким образом? Если бы только эта тварь была жива и могла говорить! Подумай, как много она могла видеть, какие триумфы и катастрофы!

— Не забывай, Мадрак, что я — поэт, и будь любезен приберечь такие соображения для тех, кто способен невозмутимо проглотить их. Я…