Сожженные дотла. Смерть приходит с небес
Шрифт:
Ход сообщения был засыпан. Взрывы снарядов сдавили стены вместе. Зощенко выбрался наверх. Его одежда прилипала к потному телу. Запыхавшись, он стоял в тумане, на перепаханной земле. Вокруг — покрытое воронками поле. Перед ним в тумане строчащий вражеский пулемет. Он стоит как раз за спиной пулеметчика. Если бы не было тумана, он мог бы выстрелить в него. Туман разрывался. Он мог осмотреть лабиринт траншей. Везде, где он пробегал взглядом по окопам, двигались зеленые шлемы. Маленькие круглые горшки продвигались мимо, как на стрельбище…
…На шнуре тянули круглые шайбы. Зеленые шайбы с черными крестами посередине. Скрипел блок. Курсант Зощенко стреляет по шайбам из духового ружья. Рядом с ним стоит девушка с черными волосами. Сверкающие глаза,
Впереди, к тому месту, где Зощенко спустился в траншею, рискнули подойти люди. Они построились в ряд, выступавший из тумана. Каждые два красноармейца тащили по бревну. Они качались под тяжестью. Они бросали бревна, скатывали их в болото, чтобы на пару раз исчезнуть в тумане. Бесшумная игра. Равномерный подход и уход. «Ковровая дорожка» для танков. Задача роты носильщиков выполнена. Танки двинулись вперед. Первый, разбрызгивая в стороны влажную землю, наехал на затрещавшие деревяшки. За ним следовал второй. Они нерешительно ползли по бревнам. Осторожно двигались дальше и дальше. Первый дошел уже до траншеи, и под гусеницами у него снова была твердая земля. И второй. Но третий в колонне закачался. Его гусеницы заскользили по дереву. Некоторые бревна задрались вверх на высоту человека. Зощенко услышал, как они затрещали. Какую-то секунду гусеница танка крутилась в воздухе. Потом танк начал тонуть. Пушка задралась. Гусеницы с ревом буксовали, не находя опоры. Танк сам себе рыл могилу, все глубже погружаясь в болото. Осталась только забрызганная грязью башня. Стальной колосс утонул. Трясина волновалась. Выхлопные трубы выбрасывали последние фонтаны грязи. Следовавший за ним на малой дистанции танк тоже соскользнул в дыру. И третий тоже уже выбраться не смог. Раздался удар гонга ударившихся друг о друга стальных листов. Три танка утонули в болоте. Над ними сомкнулись обрывки тумана. Призрачная расплывающаяся картина. Осталось еще два одиноких черных стальных чудовища, которые беспокойно стали двигаться по лабиринту траншей по направлению к высоте…
…Двое одиноких людей. Девушка Соня, которая была женщиной; курсант Зощенко, который был капитаном. Даже война не смогла их разлучить. Она, наверное, все еще лежала в конюшне, на сене, между испаряющих тепло маленьких лошадей…
Из тумана что-то сверкнуло. Горячий луч разорвал ему бедро. Он качнулся назад, стиснув пальцы, сморщив лицо. Почему он больше не слышит пулемет? Тень прыгнула к нему. Жесткие костлявые пальцы стиснули шею. Его удивленно распахнутые глаза увидели жуткую гримасу. Теплое дыхание ударило в лицо и опрокинуло его. Что было больше — жгучая боль в бедре или страх? Он не знал.
Солдат видел, что враг больше не шевелится. Он встал. Штык был окрашен красным. Он очистил его о землю и сунул обратно в ножны. Коробка с взрывателями, которую он как раз хотел открыть, так и осталась в окопе. Он, не понимая, взглянул на сжавшегося человека. Офицер. Еще дышит. Из раны сочится кровь. На груди сверкнула эмалевая красная звезда. Каска сползла назад. Волосы слиплись от пота, пальцы растопырены. Под правой рукой — автомат. Солдат отбросил его ударом ноги в сторону. То, что это было необходимо, он знал по опыту. Солдат привалился к брустверу. Его колени дрожали. От каждого движения вражеского офицера ему становилось плохо. Он чувствовал боль в бедре другого. Он мог закричать. Не отрывая взгляда от чужого лица, он взял карабин. Тут русский медленно открыл глаза, и солдат понял, что он этого не сделает. Глаза другого удивленно сверкнули. Казалось, они ничего не понимают.
Солдат опустил карабин и снова прислонился к брустверу. Он присел на колени и погладил раненого по руке. В тумане продолжал стрелять пулемет. Солдат подложил руку под голову русского, обхватил его колени и поднял его. Качаясь, он потащился со своим грузом по окопу к пулемету.
V
Дома вдоль деревенской улицы стояли в огне. Крыши из дранки и соломы светились жаром. Дом артиллерийского полковника, во французском стиле, горел на окраине деревни Подрова. Даже по шесту колодезного журавля бегали язычки пламени. Жестяной вымпел батальона скрипел на горячем ветру. Только изба майора казалась до сих пор невредимой, напоминала черный ящик в дыму.
Майор разговаривал по телефону:
— Если я вам заявил, что Подрова горит. Если я обратил ваше внимание, что в ближайшее время будет оборвана связь. Если уже полчаса русская артиллерия ведет огонь по этому пункту. И если нас постоянно с бреющего полета самолеты обстреливают зажигательными снарядами, то вы можете быть уверены, что речь идет не о бое местного значения, а о том, что русские перешли в наступление.
— Мой дорогой Шнитцер, — ответил голос на другом конце провода, — в соответствии с тем, что мы здесь, в штабе дивизии, знаем о противнике, все это полностью исключено. Речь идет об ограниченной, может быть, ожесточенной атаке на опорный пункт и, как всегда, на несчастную высоту. Господин генерал считает, что ваша рота уладит дело. Он просит вас через меня держать его в курсе событий.
— Я уже целый час держу вас в курсе событий, — сказал майор несколько громче, чем было необходимо, хотя через разбитые окна слышался треск пожара, и уже поэтому он не мог говорить тихо.
Казалось, что человек на другом конце провода не обратил внимания на повышение голоса.
— Да, конечно, — возразил он, — только в том, что вы там мне говорите, нет ничего нового. Сильный огонь противника по опорному пункту и по высоте. Огневой вал медленно движется в тыл и через полчаса достигнет рубежа Подровы. Это уже доложили пехота, легкая и тяжелая артиллерия, пункт артиллерийской инструментальной разведки на вашем участке и приданный нам зенитный артиллерийский дивизион. От вас мне хотелось бы знать одного: что делает ваша рота? Опорный пункт является местом сосредоточения основных усилий в обороне. Если он будет потерян, то завтра рано утром нам надо будет что-то предпринимать.
Майор наклонился. Над крышей дома прогудел на бреющем полете самолет. Сквозь шум мотора раздался грохот. Вдоль деревенской улицы взлетела земля. Майор не вешал трубку. Он отвечал, как будто сидел нога на ногу за письменным столом:
— Мне кажется, что я уже два раза доложил, что прямого телефонного сообщения с опорным пунктом никогда не устанавливалось. Есть только опосредованная связь через радиостанцию соседней справа пехоты. Она не отвечает. Чтобы добраться посыльному от опорного пункта сюда, требуется почти два часа. Даже если он доберется, что в сложившемся порядке вещей я считаю невозможным, его сообщение все равно устареет.
Говорящий в штабе дивизии дожидался щелчка в трубке. Он вздохнул:
— Конечно же, у вас положение тяжелое, но не дело дивизии решать ваши проблемы. Вы должны сами смотреть, как с ними справиться. Если что-нибудь узнаете, позвоните мне снова.
Это прозвучало небрежно и лениво.
Майор прикусил губу.
— Я-то справлюсь, — сказал он двусмысленно, — но проклятый долг штаба дивизии — дать разрешение артиллерии на открытие огня. Это единственное, что я от вас хочу! — Его голос стал резким. — Моя рота должна заметить, что для нее что-то делается. Остальные три роты моего батальона переподчинили другим частям. У меня больше нет подкрепления. Поэтому артиллерия должна ответить на огонь. Из-за того, что у нее нет разрешения штаба дивизии на открытие огня, я и звоню. И я буду звонить вам до тех пор, пока цел кабель. Будьте в этом уверены, нравится вам это или нет!
— Шнитцер, не будьте ребенком, — снова послышался щелчок, — три часа ночи. По-вашему, я должен будить денщика генерала, чтобы тот передал ему ваши пожелания? Что он ответил, я уже передал. И это не значит, что я каждый раз буду будить генерала, когда вы позвоните. Вы не знаете обстановки в полосе дивизии. Вы смотрите на вещи только со своей точки зрения. Вы — в центре. Но здесь… — Голос в трубке усилился и закричал (что, однако, зависело от передачи): — Именно здесь все идет по установленному порядку! Из-за вас я не собираюсь его нарушать.