Сожженные дотла. Смерть приходит с небес
Шрифт:
Он тщательно раскурил сигарету.
— Ударение приходится на «любимому», — сказал он по-хамски.
Посыльный молчал.
— Позаботься о раненых, только не говори им, что мы в окружении и не сможем отправить их в тыл.
Посыльный пошел по траншее.
— В таких случаях говорят: «Есть, господин унтер-офицер!» — крикнул ему вдогонку унтер-офицер. Ответа он не получил. Посыльный исчез в тумане. Вот так вдруг он обидел унтер-офицера.
IV
Зощенко стрелял из автомата по пулемету в тумане, укрываясь за танком. Разрывы ручных гранат ослепили его. Потом пули ударили в траки гусениц. Ему пришлось залечь.
Он заметил, что первый выстрел танка пришелся слишком высоко. Второй попал точно в пулеметное гнездо. Командир танка с ранением в голову упал в башню. Все это Зощенко переживал, как в страшном сне. Десять-двенадцать его сибиряков висели со скрюченными руками и ногами на колючей проволоке. Перед ним — туман, рядом с ним — танк. Словно бы издалека он слышал гул мотора. Вокруг него были красноармейцы, но он, как всегда, был один. Лейтенант Трупиков в канаве пригнулся, изготовившись к прыжку. Зощенко не замечал, что все они ждут его, его примера. А он не воспринимал действительность.
Соловьев стоял рядом с ним. Как всегда, блестел глазами. Хотел что-то сказать. Это было видно по его рту, по его глазам. Это передавало все его лицо. Но он ничего не сказал, сделал только испуганные глаза. Как будто босой ногой наступил на осколок стекла. Никакого волнения. Никакого намека на страх. Неприятное удивление, в котором не было ничего плохого. Вот так он и принял смерть. Зощенко не знал, где в него попали. Соловьев сел. Не так, как садится человек, и не так, как садится раненый. Немного удивленно, но умиротворенно. При этом он был уже мертв.
Зощенко смотрел на происшедшее с неверием и удивлением, что вот так можно умереть. Не готовясь. Не додумав до конца мысли. Не досказав слова, которое уже сформировали губы. Где же тогда завершение, кульминация? Ведь именно Соловьев говорил об этом. Другие тоже гибли. На его глазах. Чужие люди. Такие же чужие, как и красноармейцы, окружавшие его и чего-то ждавшие. Чего ждавшие?
Пришло время пробиваться через проволоку. Против слоя тумана. Колючая проволока. Мелкие капельки моросящего дождя. Точно так же, как и тогда…
Мурманск. Порт. Пристань с железными столбами и колючей проволокой. Солдат в тумане. Ствол его винтовки блестел от мелких капелек дождя. Сам он, маленький мальчик, был промокшим насквозь. Ему было зябко. Но он — солдат и не должен покидать своего поста. Там дальше — еще один, в белом тумане. Холодный ветер с моря. Издалека доносится глухой звук туманного сигнала. Все время эта колючая проволока. Игра маленького мальчика в матросском костюмчике, который мечтал и промок и с температурой вернулся домой. Мама его раздела, мама ничего не спрашивала. Мама держала маленькую горячую руку и смотрела на него. Маленький мальчик больше не хотел быть один. Он прижал мамину руку к своим губам. И удерживал, обхватив ее. А мама ждала, пока он не уснет…
Зощенко перебрался через последнюю линию проволочных заграждений. Рядом с ним — сибиряки. Их сапоги вязли в болоте. Их затягивало. Лишь с большим трудом удавалось пробираться вперед. Коричневые лужи. Зеленые пятна мха, которые пощадили снаряды…
…Кладбище в Мурманске. Коричневые лужи. Его высокие ботинки вязнут в глине. Черный мамин гроб. На нем — зеленое, как мох, покрывало. Четыре человека с равнодушными лицами. Бородатый поп. Люди, которых он не знал. Они выражают ему соболезнование. Мама, дорогая мама. Забери меня с собой. Не оставляй меня одного… Мама больше не слышит. Единственное, что осталось, — холмик выкопанной земли…
Выкопанной земли. Зощенко посмотрел на воронки, на разбитый пулеметный окоп. Он видел это словно через стекло. Спустился в окоп, наступил на доску. Перед ним — упавшая коробка с отскочившей крышкой. Высыпавшиеся патроны…
…На сырой платформе. Перед ним лежал его чемодан с отскочившей крышкой. Белье вывалилось. Множество чужих людей. Все смотрят, как он стоит у чемодана. Кто-то смеется. Никто ему не помог сложить вещи обратно в чемодан. Тут загремел подходящий поезд. Люди пришли в движение. Он хотел поспешно засунуть вещи снова в чемодан. Его толкнули. Все устремились вперед. Никто ни на что не обращал внимания. Маленький мальчик в застиранном матросском костюмчике захотел снова наклониться над своим чемоданом. Но его увлекли прочь. Ноги наступали на его белье. Грязная подметка надавила на мамин портрет…
Зощенко бежал вдоль окопа. Переступил через убитого немецкого солдата. Позади шел лейтенант Трупиков. Узкая траншея вела к той, что поднималась к высоте. Зощенко до конца расстрелял диск своего автомата. Перед ним — подбитый танк, свалившийся в окоп. Траншея делала крюк. На земле притаился человек. Он поднял руки над головой. Зощенко прицелился. Его пальцы свело судорогой. Пусть это сделает лейтенант Трупиков. Хлопнул пистолет Трупикова. Немецкий солдат перед ними свалился, все еще держа руки над головой. Трупиков протянул Зощенко ракетницу. Вверх взмыла лиловая ракета, осыпав их звездным дождем…
…Но когда звездный дождь падал сквозь листву деревьев и исчезал в лесной земле, то это уже была не звезда, а белая рубашечка с крылышками из золотых перьев. Ребенок брал рубашечку, и, смотрите, ребенок превращался в ангела. Он больше не чувствовал холода и больше уже был не один. Он улетал к другим ангелам на небо. Любимый Бог брал их к себе, как берет к себе всех людей с чистым сердцем. Поэтому ты должен следить за тем, чтобы твое сердце оставалось чистым… Мама погасила лампу и в темноте поцеловала его в губы…
Окоп раздваивался. Широкая траншея вела в тыл. Узкая — направо. Такая узкая, что по ней едва можно протиснуться. Спереди ударил вражеский пулемет. Зощенко повернул направо. Надо зайти в тыл вражеского пулемета. Это — его долг. Трупиков побежал по траншее дальше. Зощенко следовал по изгибам хода сообщения, между высокими сырыми земляными стенами…
…Высокие холодные стены в подвале детского дома. В проходе много углов. С покрытых известкой стен капала вода. Он должен был один бежать по мрачным коридорам. Его сердце вырывалось из груди. Его дыхание становилось хриплым. Тени гнались за ним. Но он должен был бежать дальше. Воспитатель так хотел. Удары и наказания делали из детей мужчин. Страх перед болью, страх совершает подвиги. Страх поддерживает порядок. Страх без конца. Маленький мальчик босыми ногами бежал по холодным каменным плитам. Над ним — спальни с тремя сотнями детей. Тремя сотнями замерзающих холодных тел на соломенных матрасах. Три сотни сирот, изголодавшихся по любви. Маленький мальчик должен был бежать, потому что так было приказано…