Созвездие жадных псов
Шрифт:
Но вышло по-иному. В феврале 1956 года с трибуны XX съезда компартии прозвучали слова о культе личности и необоснованных репрессиях. Несмотря на то что доклад Никита Хрущев сделал на закрытом совещании и в газеты попала строго дозированная информация, этого хватило, чтобы народ понял: эпоха страха заканчивается, начинается новая эра.
В марте 56-го Ольга Яковлевна, слегка присмиревшая, но все еще всесильная, зашла в славящийся своими булочками кондитерский магазин. У прилавка, как всегда, толпилась очередь, первым стоял сын зубного врача Шульман. Ольга Яковлевна уверенным шагом обогнула длинный хвост и потребовала:
– Двенадцать венских, да не посыпайте пудрой.
– Вас тут не стояло! – рявкнул Шульман.
Очередь одобрительно загудела. И тут Ольга Яковлевна сделала основную ошибку в своей жизни. Крайне изумленная столь наглым поведением сына репрессированной, она картинно вздернула красивые брови и осведомилась:
– Вы еще на свободе? А как там Эсфирь Моисеевна, пишет?
Младший Шульман побелел. Его мать, хрупкая, маленькая, изнеженная женщина, ничего тяжелее зубоврачебных инструментов никогда не державшая в руках, скончалась через месяц работы на лесоповале. Ольга Яковлевна довольно усмехнулась, и тут Шульман бросился на Рожкову. Все произошло тихо и от этого страшно. Жену Юрия Вячеславовича били все. Кто руками, кто ногами, а кое-кто прихватил тяжелые гири от весов. Бросив изуродованное тело у входа в магазин, люди двинулись к квартире Рожковых. Находилась она на втором этаже. Сначала камнями побили стекла, потом, сметая охранника, ворвались в подъезд, взломали дверь и уничтожили обстановку.
Странное дело, но Юрию Вячеславовичу никто не сообщил о погроме. Он мирно подъехал к дому и увидел ощетинившиеся осколками стекла окна. Заподозрив неладное, он шагнул было назад к машине, но по непонятной причине шофер уже отъехал к парковочной площадке чуть поодаль от подъезда. В этот момент толпа, разгромившая апартаменты, вынеслась на улицу и смела Рожкова. Еще недавно пугавший всех до дрожи в коленях, Юрий Вячеславович не успел даже вытащить пистолет. Сначала Рожкова ударили по голове железной палкой, а когда он, заливаясь кровью, упал, просто затоптали.
Слава был у Анны Ивановны и ничего не знал. Перепуганная Коломийцева, на глазах которой убивали Ольгу Яковлевну, примчалась домой и запретила мальчику высовываться на улицу. Только на следующее утро директор сообщила подростку, что он стал сиротой.
Слава заболел и слег дома у Коломийцевых с непонятной лихорадкой. В Мартынов тем временем спешно прибыла специальная комиссия. Но времена уже начинались иные, а чета Рожковых слыла одиозной. Разбирательство было поверхностным, виноватых не нашли. Дознаватели просто перепугались за свою жизнь, уж очень агрессивно были настроены жители Мартынова, к тому же над Москвой вздымалась заря перемен, и сотрудники НКВД понимали, что народ, доведенный до крайности, лучше не дразнить лишний раз. Дело спустили на тормозах.
Глава 21
Когда через месяц выздоровевший Слава вернулся в школу, одноклассники встретили его тягостным молчанием. Потом чья-то меткая рука швырнула железную линейку, тонкая полоска угодила мальчику прямо в лицо и рассекла лоб. Неизвестно, что последовало бы дальше, но тут в класс вошла Анна Ивановна, должен был начаться урок математики. Мигом оценив ситуацию, директриса протянула пареньку ключи и со словами: «Иди быстро в мой кабинет» – вытолкала его в коридор.
– Сын за отца не ответчик, – начала было директриса, – и потом, у него только что погибли отец и мать…
Но тут из-за парты поднялась Лена Якушкина, чей папа был посажен Рожковым, потом встал внук Шульман, потом Леня Леонидов, потерявший деда с бабкой…
Анна Ивановна замолчала. А дети все поднимались и поднимались, и через пару секунд стоял почти весь класс, осталась сидеть лишь Майя.
Подростки не говорили ни слова, они только смотрели на директора. Коломийцева рухнула на стул и зарыдала:
– Господи, дети мои, что же мы с вами сделали и что вы с нами сделаете, когда вырастете!
Слезы директора, очевидно, растопили какую-то ледяную преграду, потому что Миша Сомов, признанный лидер класса, Миша, которого воспитывала полуслепая бабушка, так как мать сидела в лагере, решительно сказал:
– Не плачьте, Анна Ивановна, ради вас мы его не тронем, только пусть он с нами не разговаривает. Простить его все равно не сможем.
Не менее жесткую позицию заняли и педагоги.
– Пока я жива, – твердо сказала русичка, – Вячеслав медали не получит!
Ее поддержали и другие учителя. Неожиданная помощь пришла оттуда, откуда Коломийцева ее совсем не ждала.
– Слушайте вы, Макаренки, – обозлился физкультурник, – экие вы смелые после драки кулаками махать. Месяц тому назад небось побоялись бы Рожкова сыпать, а теперь обрадовались? Стыдно на вас глядеть, Ушинские вы мои!
Учителя замолчали. Слава получил медаль, единственный в том учебном году, но никакого ликования по этому поводу в школе не устраивали.
– И что теперь делать будешь? – поинтересовалась Анна Ивановна у него после экзаменов.
Начиная с февраля Слава жил у директора, мальчику просто было некуда деваться.
– Уеду отсюда куда глаза глядят, – хмыкнул парень, – в Новосибирский университет.
Коломийцева забарабанила пальцами по столу.
– Вот что, Славик, послушайся меня, плохого не посоветую. Отправляйся лучше в Москву, с золотой медалью и такой светлой головой можешь попробовать штурмовать МГУ. И потом…
Она замолчала, не зная, как объяснить юноше свою позицию.
– Говорите, Анна Ивановна, – попросил Слава, – я все пойму.
– Детка, – как можно мягче сказала педагог, – в Новосибирск ехать нельзя.
– Почему?
– Он слишком близко от Мартынова, и имена твоих родителей там на слуху. Москва – огромный город, там легко затеряться в толпе. И еще…
– Что, – напряженно поинтересовался Слава – еще что?
– Времена меняются, – вздохнула Коломийцева, – приходят другие люди к власти. Видишь, что вокруг творится, ну подумай, каково тебе будет по жизни идти с такой анкетой, как только ты напишешь, где отец и мать работали, сразу…
Она примолкла. Слава засмеялся:
– Да уж, не слишком мне повезло, но ведь с этим ничего не сделать?