Спастись ещё возможно
Шрифт:
— Пойдем, Сергей Григорьевич, на двор делать пи-пи. Только не шали, могу нечаянно члены повредить!
При этом он приковал наручниками правую руку Прямого к своей левой лапе.
— Где я? — просипел слабым голосом Прямой.
— Ну уж, все тебе сразу — вынь да положь! Потерпи чуток. Лады? — добродушно отрезал мужик.
Прямой про себя окрестил его Кабаном: больно тот был необъятен, толстошей и щетинист — кабан и все тут, разве что не агрессивен. И даже после того, как Кабан отрекомендовался, Прямой оставил за ним прежнюю кличку.
— Зови меня просто “сержант”, — сказал тот, когда они вернулись обратно, — ты, я
— Лады, — пробубнил Прямой, и пошутил, — только, в натуре, поскромничал, начальник, наверняка, старший сержант, а?
Кабан неожиданно дернул Прямого за прикованную правую руку, и тот ощутил исходившую от “сержанта” чудовищную кабанью мощь. “А ведь не соврал насчет “члены повредить”, — отметил для себя Прямой, — ох, не соврал”.
“Итак, Кабан, и еще двое во дворе с “Кипарисами” в руках, мол, знай наших, — делал Прямой мысленные зарубки на память. — Должно быть, есть и еще. Ну, залетел, в натуре! Один Кабан стоит троих. Но, с другой стороны, пока еще рано делать выводы. Поживем — увидим...”
В доме Кабан пристегнул его браслетами к ручке привинченного к полу деревянного кресла, а сам занялся хозяйственными делами. Потешным было это зрелище: наблюдать за тем, как суетился он у кухонного стола, как дергался в его огромной лапе маленький кухонный ножик, как напряженно дрожали под ним половицы, и при всем этом слышать добродушное мурлыканье какого-то мотивчика.
Впрочем, обед вышел у Кабана неплохим. Они откушали, причем Прямой делал это одной рукой, так как Кабан наотрез отказался его отстегнуть. Не положено — и все!
— А тот матросик, — полюбопытствовал Прямой, — что меня ухайдакал, он тоже сержант, или как?
— А ты сам у него и спроси, когда увидишь. Только особо с ним не шути. Не любит он, можно и нарваться.
— От этого подростка? — удивился Прямой. — Ему ж не боле семнадцати.
— Короче, — рассердился Кабан, — сам у него все и расспрашивай, а мне не положено. Лады?
Разговор после обеда что-то никак не клеился, они замолчали, и Прямой рассматривал свое вынужденное пристанище. Дом был в одну комнату квадратов на тридцать с печью посередине. На восточную и западную стороны выходило по одному окну, а на южную — два. Сейчас окна были открыты для света, но все равно глаз дальше легких голубеньких занавесок, кокетливо скрывавших все, что вовне, не мог ничего разглядеть. У противоположной от него стены стоял длинный кухонный стол, около которого давеча вертелся Кабан; над ним самодельные полки с посудой, а справа, в углу, большая икона Святителя Николая, в покрытом копотью и пылью киоте. Ближе к его креслу — большой обеденный стол и несколько стульев. По стенам три кровати: его, кабанья и незанятая, застеленная зеленым покрывалом. На стенах лохматились и пузырились грязные, в многолетних подтеках, неопределенного цвета, обои. И лишь печь совершенно не вписывалась в здешний неказистый интерьер. Была она выложена красивыми объемными керамическими блоками с орнаментами; на одну ее сторону выходила плита, на другую камин и небольшая лежанка; над каминной полкой высилось резное керамическое панно. Нет, совсем она здесь не вязалась, словно поставлена была по щучьему веленью, каким-то Емелей, лишенным наималейшего вкуса. Кабан, видно, догадавшись о чем думает пленник, спросил:
— Что, нравится?
— О чем вы, господин сержант?
— Да о печке, вестимо, что тут
— Ну, ничего себе бабенка.
— Моя работа, — Кабан простодушно улыбнулся, — от начала и до конца. Прежнюю я разобрал — от нее все равно прока никакого, дым один — и соорудил эту. Прими к сведению, все сделано из старого кирпича, глины и цемента, потом покрашено краской, особым, конечно же, образом.
— Ништяк, сержант, адресок оставь на будущее.
— Шутник ты, — махнул рукой Кабан, но было заметно, что похвала пришлась ему впору.
— А ты не родственник тому самому печнику? — полюбопытствовал Прямой.
— Какому самому?
— Ну, тому — другу великого вождя. Помнишь: “Ленин и печник”?
— Ай, да ну тебя...
— Слушай, сержант, — продолжал ерничать Прямой, пытаясь узнать что-то еще, — а зачем светомаскировка? Бомбят?
Но Кабана было не разговорить.
— Не без этого, — ответил он коротко, — поживешь-увидишь.
Прямой прожил около часа и увидел, как в комнату вошел среднего роста худощавый светловолосый мужчина лет сорока пяти. Он отряхнул невидимую пылинку с бежевого джемпера и поздоровался:
— Здравствуйте, Сергей Григорьевич.
Прямой демонстративно кивнул Кабану, мол, что молчишь, здороваются с тобой?
— Сергей Григорьевич, — светловолосый придвинул стул и уселся напротив, — давайте будем серьезней. Я ваш новый следователь, Генрих Семенович, будем знакомы.
— А старый как же? — нашелся Прямой, — Съехал? Жаль, такой был мужчина, настоящий полковник.
— Приятно иметь с вами дело, — Генрих Семенович улыбнулся, — другие, признаться, в вашей ситуации выглядели более бледными.
— Все ништяк, — так же широко улябнулся Прямой, — другие может и не гнили столько же по СИЗО. Я вашего брата повидал.
— Об этом, Сергей Григорьевич, мы еще поговорим, — вежливо прервал его следователь, — а сейчас расскажите вот что. Что произошло с вашей головой?
— Что? — удивился Прямой, тут же вспомнив, что с этого же вопроса начал покойный Гриша Функ. Он и ответить попытался так же: — Да покрасил — и дело с концом.
— Вы, уважаемый Сергей Григорьевич, — следователь продолжал мило улыбался, — выражаясь вашим языком, “не гоните порожняк”.
Он достал блокнот и, указывая на покрытую каракулями страницу, сказал:
— Вот, пожалуйста, вчера, двенадцатого июня, в четырнадцать двадцать три, вы, будучи нормальным шатеном, поставили свой автомобиль марки “Мерседес 230” на площадке у дома номер двадцать шесть по улице Советской и прошли в здание переговорного пункта, где сделали четыре звонка. Тексты разговоров прилагаются. Затем проследовали в Детский парк, в сторону туалетов, не доходя, повернули и остановились у летней эстрады. Потом присели на скамейку... нет, простите — на каменную ступень. И сидели... Тут у нас маленький пробельчик вышел: неполадки с аппаратурой...
— Так что было дальше? — заволновался Прямой, — Ну присел я, а дальше?
— Вам виднее, Сергей Григорьевич. Это ж вы присели? — резонно возразил следователь.
— Да не помню я, плохо мне стало... Потом подошел Павел Иванович...
— Кто? — резко выкрикнул следователь. — Этого явно не значилось в его блокнотике. — Еще раз: кто подошел, какой Павел Иванович?
— Ну, Глушков, естественно, кто ж еще?
— Не путайте следствие, не было никакого Павла Ивановича. Или это, по-вашему, пацана так звали?