Спецназ Его Императорского Величества
Шрифт:
Движение на мосту слегка потеряло стройность, колонна солдат взяла вправо, прижимаясь к перилам. Навстречу пехоте из города выехали четыре кареты и медленно начали двигаться по мосту, обтекаемые зеленой массой войсковых колонн. Последние дворяне, кроме тех, что оставались в Смоленске по долгу службы, покидали город.
Эскадрон Данилова, спешившись, не торопился расседлывать лошадей, ожидая приказа на дальнейшие действия. Многие сидели на траве, кое-кто лег на спину, глядя в утреннее небо перед тем, как вздремнуть несколько минут до очередной команды. Сам Николай стоял, прислонившись плечом к липе у дороги, лениво рассматривая кареты. Проехав мост, экипажи стали растягиваться — первые две ехали вместе, третья немного отстала, а четвертая оказалась далеко позади, не спеша двигаясь к развилке. Возница старался сбавить ход, чтобы не ехать в клубах пыли.
Проезжающие мимо кареты не вызывали никакого интереса у Данилова. Разве что легкое раздражение военного человека, на глазах которого произошла досадная заминка в движении колонн, заходящих в крепость.
Данилов практически дремал стоя, — усталость, накопленная минувшей ночью, давала знать. Происходящее перед глазами мало связывалось с течением мыслей, которые убегали далеко. Клубы пыли напомнили о пятерых гусарах Ахтырского полка, среди которых скакал к Вильно и малыш, едва не убивший его под Фридландом. И почти одновременно Николай видел, как подъехали к командиру его полка на следующий день после битвы под Голлабруном четыре гусара-павлоградца.
Данилов не замечал, как веки его опустились — он напряженно старался увидеть, разглядеть человека, который разговаривал с командиром полка, но картинка размыта и невнятна. Ни лицо, ни фигуру того человека он не мог представить, зато неожиданно отчетливо увидел того, что стоял рядом. И на другой картинке он же, да, конечно, это он (!) ехал первым среди ахтырских гусар по дороге на Вильно!
Удивительные изображения рисует мозг человека, засыпающего стоя с почти открытыми глазами. Лицо этого, только что узнанного лжегусара, проплыло перед Даниловым и сместилось куда-то в сторону, а его место заняла тоже уходящая дверца кареты с затейливым вензелем.
Резко вскинув голову, Николай с удивлением смотрел вслед удаляющемуся экипажу, пытаясь понять, где явь, а где сон. Но рефлексы солдата определи игру разума. Еще до конца не разобрав, что произошло, командир эскадрона, запрыгивая в седло, отдал команду:
— Первый, второй взводы первой роты! За мной!
Догоняя карету, Данилов выхватил заряженный пистолет и взвел курок.
— Остановить экипаж, оружие наизготовку!
Догнавшие драгуны выполнили приказ командира, заставив стать четверку лошадей. Николай подъезжал к кучеру, по-прежнему держа пистолет в руке. Тот, в свою очередь, проявил некоторую долю удивления, но держался, в общем, спокойно. Только незаметно для окружающих освободил от ножен стилет в правом рукаве да нащупал какую-то непонятную выпуклость за голенищем левого сапога.
— Кто такие? Куда едете?
Кучер отвечать не спешил, озираясь вокруг, что вполне естественно для напуганного человека. Только испуганным он не был, ибо уже много лет знал, что страх — в переделке самый плохой помощник.
— Я спрашиваю — кто такие и куда держите путь?!
— В родовое графское имение Возьмитинских.
— Графиня в карете?
— В карете, ваше высокоблагородие.
Данилов постучал в дверцу с плотно задернутым шторкой окошком. Он был готов к встрече с любой неожиданностью, но его стук остался без ответа. Тогда Николай постучал вновь, уже более настойчиво. А затем, пригнувшись, дотянулся до ручки и открыл дверь.
В этот момент кучер продолжал сидеть спокойно — все должно было начаться секундой позже, когда в голове у офицера отложилось бы, что карета пуста. Так и случилось. Сохраняя полную невозмутимость, не меняя посадки и положения плеч, одной лишь только кистью возница послал кончик хлыста в морду лошади ближайшего всадника, целя по глазам. Столь подлый удар заставил ее с диким ржаньем подняться на дыбы, создавая переполох и отвлекая внимание драгун.
Кучера словно сдуло. Далеко прыгнув с высоких козел, он резко выкинул в сторону вытянутую в струнку ногу, угодив в голову одному из драгун. Приземляясь, сложился в колобок и быстро покатился по траве, исчезнув с глаз большинства всадников.
Подпрапорщик Миронов, между ног лошади которого собирался прокатиться ловкач, увидел, что не успевает нанести удар слева от себя, и, вскинув палаш, ждал его появления с другой стороны. Но тот застрял под лошадью, и подпрапорщик с изумлением увидел, как тонкая сталь стилета вылезла из сапога рядом со стременем. Дикая боль пронзила стопу Миронова, ему стало не до выкатившегося из-под коня противника.
Между тем кучер вскочил на ноги. Легко уклонившись от двух сабельных ударов, он добежал до забора и головой вперед прыгнул в палисадник, вновь сворачиваясь в шарик при приземлении.
У него все бы получилось, до кустов смородины оставалось меньше сажени. Но, неожиданно вскочив, он метнулся к забору вновь. Размашистым движением закинул что-то в открытую дверь кареты. Этой потерянной секунды хватило Николаю, чтобы выстрелить через забор в колено шустрого беглеца. Но радость удачного выстрела через долю секунды сменилась досадой. Опоздав лишь на мгновение, в грудь кучеру юный Семенцов послал пулю из ружья, опрокинув того на спину.
Карета вспыхнула разом, почти мгновенно превратившись в огненный шар. Никто не решился стоять на пути рванувшихся лошадей — драгуны расступились. Горящая упряжка полетела по дороге.
— Пристрелить лошадей! — прокричал Данилов.
Сам же он, спешившись, бросился в палисадник. Кучер лежал на спине с откинутой в сторону рукой. Пуля Семенцова угодила точно в сердце. Рядом с разжатыми пальцами валялся небольшой синий стаканчик.
Драгуны успели пристрелить только двух лошадей, когда в карете прогремел первый взрыв, добивший остальных. Нескольких человек повалило с коней. Потом прозвучало еще несколько взрывов, правда, не таких сильных. Бушевавший огонь, над которым поднимался странный беловатый дым, через пару минут сжег карету дотла.
Тимохин влетел в палисадник прямо на лошади, перепрыгнув забор, высотой не меньше чем полсажени.
— Что у тебя здесь?
— Говорил же, что теперь они вокруг меня, как пчелы, станут виться!
Тимохин соскочил с лошади. Посмотрел на труп.
— А зачем ты его пристрелил?
— Не я. Мой выстрел в ногу.
— Жаль.
— Что — жаль?
— Что опять живым не взяли. А больше никого из них не было?
— Один.
— И ничего не осталось? Что можно начальству показать.