Спелое яблоко раздора
Шрифт:
— Как? — серьезно поинтересовался Сергей. — Скажи, что нужно делать.
— В данный момент просто отпустить меня. — Я встала с кровати и начала одеваться. — Кстати, Иван Иванович собирается обвинить Алекса в плагиате.
— Что? — Сергей даже подскочил. — Алекса?! Ничего глупее не слышал! Откуда ты это знаешь?
— От него самого. — Я сдержала улыбку, посмотрев на взъерошенного Сережу. — Я говорила, что для меня в этой истории есть темные пятна, и плагиат — одно из них. Именно это я и собираюсь выяснить в ближайшие дни. Буквально завтра.
— Что именно? Не скажешь?
— Нет, —
— Ты мне не доверяешь? — обиделся Сережа.
— Я думала, тебе известно, — ответила я, все еще улыбаясь, — что это не та категория вопросов, которые следует задавать сыщикам.
Подойдя к Сергею, я чмокнула его в губы и повторила:
— Я ужасно проголодалась. Ты идешь?
Он нехотя выбрался из постели и, натянув брюки, сел за стол. Мы перекусили, поболтали о каких-то пустяках, не касаясь темы расследования. Только один раз он спросил, прищурившись:
— Так кто же все-таки еще интересуется этим делом?
— Да так, один человек, — неопределенно откликнулась я. — Ну все, мне пора. Не отключай мобильный, я тебе позвоню.
— Буду ждать, — заверил он меня, проводил до дверей и поцеловал на прощание.
Многое в этой истории мне действительно было неясным, но самое, пожалуй, главное, что меня смущало, так это то, что я вообще взялась за это дело. Почему друзья Высотина так стремятся выяснить обстоятельства его самоубийства, раз уж полагают, что это было самоубийство? Ну мало ли из-за чего человек устал жить. Может, для него болезнь казалась страшнее, чем удавка? Может, нервы не выдержали? Да и вообще, расследовать самоубийство так же практически невозможно, как прыгать с самолета без парашюта. Вернее, прыгнуть-то можно, а вот на благополучное приземление рассчитывать не приходится. Мне тоже сейчас не приходилось рассчитывать на благополучный исход. Но уж с плагиатом-то я вполне могла разобраться и даже приготовилась к тому, что Высотин мог своровать стишок; по крайней мере, тогда бы можно было закрыть это дело, предположив, что именно боязнь стать парией в глазах коллег подтолкнула его к самоубийству. И меня даже не смущало проигранное в этом случае пари: уж с Григорьевым-то я как-нибудь разобралась бы. В общем, мне просто очень хотелось как можно скорее завершить дело. Но, увы, моим надеждам не суждено было сбыться.
Я позвонила Толику. Он оказался, как и обещал, на месте.
— Конечно, Таня, через пятнадцать минут буду в твоем распоряжении, — лаконично ответил патологоанатом.
— Отлично, встретимся у входа?
Я заказала такси и поехала к Толику. Конечно, время было не самое подходящее, как-никак десять часов вечера, но он дежурил, а я после «ужина» с Сергеем спать и вовсе не хотела. Словом, я вышла из машины у серого здания судмедэкспертизы и увидела под фонарем долговязую Толькину фигуру.
— Привет еще раз, — просиял он глазами из-под очков. — Выглядишь замечательно, хотя тебя явно что-то тревожит. Чем тебе может помочь твой скромный поклонник?
— Толя, — улыбнулась я и чмокнула его в колючую щеку, — ты как раз-то и можешь помочь. Я бы сказала — только ты один.
— Польщен! Зайдем ко мне?
Мы прошли темным коридором в его кабинет, как всегда, заваленный кучей бумаг, с зелеными стенами, оклеенными фотографиями собак и детей. Толя считал, что это расслабляет. Как у всякого патологоанатома, у него были свои странности.
— Так в чем дело? — Он сел за стол и сплел свои тонкие музыкальные пальцы.
— Толя, — я опустилась на стул напротив, — скажи, ты можешь узнать, как фамилия человека, который проводил судмедэкспертизу над телом некоего Алекса Высотина?
— Легко, — ухмыльнулся Толя. — Это я.
— Ты? — Я обомлела от удивления. На ловца, как говорится… — И что?
— Что? Выражайся, пожалуйста, яснее, — попросил он.
— Ну что ты можешь сказать как эксперт? Он сам того…
— Причина смерти — удушение электрическим шнуром, — беззаботно произнес Толик. — Суицид. Сам он, Танечка, сам. Можешь не сомневаться.
— Тогда взгляни сюда. — Я порылась в сумке и извлекла фотографии, врученные мне пару дней назад.
Толя поправил очки, взял фотографии и изучал их в течение нескольких, томительных для меня минут.
— А что тебя именно интересует? — пожал он плечами.
— Как это что? — ахнула я. — Разве ты не видишь у трупа на шее синяки?
— А ты, Таня, сама разве не увидела, что это два разных человека? Вот это Высотин, таким его привезли. Это было еще до вскрытия. — Он протянул мне две фотографии общего плана. — А вот это шея какого-то неизвестного субъекта.
— Что? — не поверила я своим ушам.
— Да посмотри сама! — терпеливо показал мне Толик. — Вот тут ясно видно, что эта шея чужая. — Он положил фотографии рядом, чтобы я могла сравнить.
Я внимательно всмотрелась. Пожалуй, Толик был прав: шея, на которой ясно отпечатались синяки, была толще, след от удавки — шире, да и принадлежала она, наверное, более пожилому человеку. Правда, это я разглядела только сейчас, после подсказки. Чему ж удивляться, если я раньше на это и внимания не обратила. И все-таки как я этого не заметила?
— Интересно, кто делал снимки? — спросил меня Толя. — Ведь фотографировали-то у нас.
— Тебе лучше знать, Толя, — ответила я. Потом помолчала и, испытующе глядя ему в глаза, спросила: — А у вас не работает такой человек-шкаф с украинским акцентом?
— Шкаф? — усмехнулся Толик, потом перевел взгляд за окно и поинтересовался, кивнув туда: — Не этот ли?
Я осторожно выглянула: по двору наискосок шел уже знакомый мне субъект, который ранее представился Толькиным коллегой.
— Он самый!
— Санитар, — небрежно бросил Толик. — Значит, это он тебе снимочки принес?
— Он, да еще и твоим коллегой назвался, — вздохнула я. — И сразу он мне странным показался.
— Да, Таня, лажанулась ты, — беззлобно хохотнул Толик. — Ну ничего, бывает. Ты хоть знаешь, зачем он тебе голову дурит?
— В том-то и штука, что даже не догадываюсь, — мрачно проговорила я. — Мало того, что со снимками так… так он еще и фамилию мертвеца зачем-то другую назвал, мол, какой-то Колесников.
— Ладно, не хмурься, — посоветовал Толик. — Давай спиртику махнем?