Спелое яблоко раздора
Шрифт:
— Я не отказываюсь от своего слова, — холодней, чем следовало бы, парировала я, — а всего лишь прошу об отсрочке. Завтра в это же время, то есть в тринадцать часов, я буду у вас.
— Ловлю на слове, — двусмысленно проговорил Григорьев.
— В этом нет нужды, — откликнулась я.
На обратном пути мы большей частью молчали, погруженные каждый в свои мысли. Я прикидывала, с кем в первую очередь следует встретиться и о чем спрашивать, да и что теперь вообще делать. Иван Иванович, должно быть, строил планы мести мне, а может, и покойному. При въезде в город я попросила
— Иван Иванович, — вздохнув и закурив, сказала я, — ситуация такая… — Я даже глазки потупила, мол, вот как неудобненько получается, но ничего, мол, поделать не могу. — Понимаете, ко мне тут с просьбой одной обратились, и только вы сможете мне помочь…
— В чем дело? — подняв кустистые брови, спросил он. — Говорите, Таня, должно быть, дело немаловажное, раз вам так неприятно о нем говорить.
— Неприятно это даже не то слово, — снова вздохнула я. — Понимаете, бывший друг Высотина, знавший его еще по школе, узнал о том, что случилось. А поскольку мы с ним знакомы и поскольку он узнал от меня, что я знакома с вами… Словом, Иван Иванович, давайте уж начистоту! Скажите, вы ведь его видели одним из последних. Он что, вел себя как-то странно?
Григорьев помолчал, а потом сказал:
— В общем-то, Танечка, вел он себя действительно необычно, но я бы ни за что не решил, что он задумал покончить с собой. Мы действительно виделись с ним накануне его смерти. То есть я был у него буквально вечером, часов в восемь. Признаться, я зашел сказать о том, что у меня есть кое-какие доказательства, и честно предупредил, чтобы он готовился к моей будущей разгромной статье.
— А он? — тоскливо глянув на Ивана Ивановича, спросила я.
— А он? — Григорьев усмехнулся. — Ему это было не впервой. Плечами пожал, пошутил, сказал, мол, валяй.
— То есть получается, что на самом деле его это даже не огорчило? — уточнила я.
— Да с чего вы вообще, милая моя, взяли, что его огорчали мои статьи? — с искренним недоумением спросил Иван Иванович. — Я ведь, кажется, говорил вам уже, для Алекса это была очень выгодная реклама. Может быть, благодаря моим разгромным статьям он так хорошо и держался на плаву, — как-то по-хитрому заметил критик.
— Значит, он не мог после вашей с ним встречи расстроиться так, чтобы… — не унималась я.
— Глупости какие! — фыркнул Григорьев. — Если уж вам так интересно, почему он решил петлю на шею накинуть, так я вам скажу свое мнение. Уж если что и послужило причиной, то, поверьте, искать надо в другом месте. Скажем, в его личной жизни искать. А насчет статей, это вы бросьте! Алекс никогда не принадлежал к людям, которые из-за этого в истерики впадают. Он действительно понимал свою выгоду.
— И вам так-таки этих статей никто не заказывал? — кокетливо напомнила я.
— Ну, может, и заказывал, — улыбнулся в ответ Иван Иванович.
Он хитро
Я подавила тяжелый вздох и отвернулась к окну.
— Куда вам? — спросил меня Григорьев.
— В центре высадите, — попросила его я.
Григорьев, напомнив о том, что будет ожидать меня завтра, остановил машину. Я одарила его многообещающей улыбкой и вышла из салона.
По дороге домой мне пришла в голову идея. Поскольку я ничего не понимала, что случилось на самом деле, и было как-то уж слишком много неясного, темного и непонятного, то подумала о том, чтобы попробовать раскрутить ситуацию в обратную сторону. Таким образом, я надеялась хоть в чем-то разобраться.
Я завернула в ближайший дворик и, сев на самую дальнюю лавочку, закурила.
Итак, известному поэту, президенту фонда, кто-то объявляет войну в прессе, причем «война» эта ему и самому выгодна в качестве бесплатной рекламы. Этот кто-то узнает о письме, написанном известным поэтом поэту неизвестному. Затем этот кто-то находит поэта неизвестного и предлагает напечатать его стихи. Знал ли этот кто-то о пробе пера, о том, что то самое стихотворение, написанное в послании мальчику, будет им слегка переработано? Наверное, знал.
А дальше у мальчика появляются «знакомые», которые предлагают ему напечатать несколько стишков в одной газетке. И мальчик среди прочих выбирает именно тот самый стишок, который и является камнем преткновения. Причем газетка выходит немного раньше, чем готовящийся сборник стихов поэта известного, в котором напечатано и то самое стихотворение. А после этого кто-то, воюющий с поэтом известным, посредством критика, подкупает мальчишку, чтобы обвинить известного поэта в плагиате. Но что же делает известный поэт? Он просто кончает жизнь самоубийством, вместо того чтобы пытаться каким-то образом отстоять свое честное имя. По всей видимости, тот, кто воевал с поэтом, такой вариант тоже предусмотрел, иначе откуда же тогда на следующий же день взялся патологоанатом с фальшивыми снимками и предложил мне заняться расследованием лжеубийства? Какую цель преследует этот неизвестный?
Может, его цель — Сергей, ведь у него был мотив — то самое президентство? Тогда логичнее всего было бы предположить, что воинственный кто-то — это Артур. Он мне и намекал, что дело тут не только в президентстве, но и в Ладе.
А что, если цель — Артур? Вот Пантелеев, например, говорил мне, что у самого Артура могла быть выгода — та же самая Лада.
Я выкинула окурок и нахмурилась. Все правильно, как говорится, все сходится. Но как же найти этого таинственного «кого-то», кому на самом деле выгодна нынешняя ситуация. Может быть, это сама Лада?