Список Магницкого, или Дети во сне не умирают.
Шрифт:
Каптине чем-то невыразимо мне симпатичнее других больных. Сердцу не прикажешь. Его жальче. По утрам все Майские праздники кормлю Каптине, ставя перед ним миску с кашей. Каптине, длинный, неуклюжий, худющий прибалт (фамилия его мною изменена, как и у всех), приседает на кровати на корточки и с обеими скованными наручниками руками ухитряется есть. Такую кормежку надо видеть. Часть пищи летит мне на кисти, но я упорно продолжаю держать миску. Каптине ест, следовательно, жажда жизни в нем не умерла. Слабенький огонек желания надо лелеять и поддерживать.
Освободили Каптине не потому, что его положение было мучительным и бесполезным. А потому, что медсестры возмутились: им показалось, что Каптине водят не в камерный забитый клозет, а к ним – в сестринский – на теплый стульчак, напротив. На освобождение шизофреник Каптине прореагировал парадоксально. Он умолял оставить его прикованным наручниками к кровати «на весь срок». Он – «опущенный». Сокамерники не сажают его за общий стол. Презирают и… трахают в задницу. Помещен в 501-ю камеру, где собраны все «опущенные» Кошкиного дома. Там своя коммуна.
К нам в ПБ зашла в гости Наташа, та самая сожительница предпоследнего главврача, железной леди, осетинки Бероевой. (Чингис: «Скажу я вам, криминальная баба была!») Наташу Гордеева и иже с ней встретили приветливо, познакомили со мной. Без меня женщины пили чай с конфетами. По виду Наташа обычная женщина-врач (я уже врачей чую), что она лесбиянка, по ней не видно. (Чингис: «Лизались! Лизались! Бедоева Наташе зарплату сделала!» А что, Наташа без зарплаты должна была работать?)
Зашел на соматический корпус (историческое место: в его убогих стенах захирел Магницкий) поздравить терапевта Александра Ботьковича Расова с присвоением звания майора. Этот неплохой человек и преданный Системе служака не ужился у нас на ПБ начальником – нет психиатрического сертификата, хотя готов был возглавить, если прикажут. Помните? «Главное в медицинской работе – прикрыть задницу!» Ныне «прикрывает задницу на соматкорпусе. После «отъезда» Дивани станет начмедом.
В 15.00 врачи и медсестры соматического корпуса сидели за общим столом в ординаторской, пили чай, потому что «инспектора больных не выводили». Отставной подполковник Крабов (Гиммлер) предался воспоминаниям:
«В 2006 году в Кошкином доме было четырнадцать трупов за год, в 2007-м – двенадцать… Валерия Линкоровна Бероева, которая была вашей начальницей до Трибасова, показывала мне «напольную» камеру. Эта камера предназначалась для вновь поступивших. Оттуда кровати для вместимости вынесли, и больные лежали вповалку прямо на полу. Оттого камера и получила название «напольной». Вышли. В. Л. умничала, я слушал и видел, как по косынке Линкоровны к ее шее ползет жирная вошь. Указал. Валерия Линкоровна: «Дмитрий Борисович, больше в «напольную» не пойдем…» Другой раз я из вашей дурки больного на «скорой помощи» сопровождал. Больной в коме, а брови у него шевелятся. Пригляделся, мама родная! Вшей видимо-невидимо. Я бинтом вшей в бровях давлю. Бинты кровью пропитываются, мне в лицо брызжет… Матрасы у вас в психушке тоже от вшей шевелились!»
У Крабова дар. Слушал его, как Андерсона. Но в каждой сказке…
13.05.10
Чингис снова в отпуске. Пришел в 15.00, узнал, что ему зачли прогул. Ушел обиженный.
За прожженный сигаретой матрас Алексин предложил больному Бахриеву «на выбор»: «вязки» или «резинку». В итоге «наказан» соткой аминазина внутримышечно, хотя у нас в качестве наказания более популярно: 4 на 2 (4 кубика аминазина на 2 кубика галоперидола – «Манхэттен», или «коктейль Молотова»).
Я отвратил больного Куницына от попытки самоубийства (он натолок стекла, чтобы съесть). Алексин смеялся. Подмечено: для него, гомофоба и мизантропа, страдания людей – развлекалово. Чем сильнее пациенты плачут, тем больше главврач веселится. Гордеева (чеховская Душечка, другая ее кличка Гордюшкина-Хитрюшкина) взахлеб, поддакивая: «Да пусть бы ел, А. В.! Зачем вы его останавливали!» У врачей и медсестер принято тут советовать порезавшимся «резаться так до конца». Они тут обещают и нож хороший дать, и веревку из дома для повешения принести.
Вместо спавшего больного Мохова на АСПЭК (на экспертизу) вышел шизофреник Рафинадов. Мохову, не зная, что он подменен, поставили шизофрению. Разобрались, к концу дня опер Серпухов дал список больных, которым нужно «подождать с выпиской». Алексин неистовая (припадки бесноватого, как он похож на него!): «Выписывайте! Именно кого он указал придержать, тех завтрашним числом и выписывайте! А то опера берут деньги с больных за содержание в ПБ, а с нами не делятся!» Он же: «Скоро День медика. Водку будем пить».
Указанных больных я выписал, но на следующий день, договорившись с опером, главврач их всех оставил. Водку на День медика тоже не пили. Гордость Алексина не позволила ему участвовать в общем симпозиуме.
14.05.10
Терапевт Лала Викинговна о том, почему не здоровается с соседями (живет в деревне под Александровом): «Сегодня с ними здороваешься, а завтра они пьяные под твоей дверью в подъезде лежат. Перешагиваешь, чтобы дверь в квартиру открыть». Она советует мне отыгрываться на больных, когда плохое настроение. «Тут все так делают».
17.05.10
После декрета вышла на работу главная медсестра Инна Гыгоевна Сидоренко, d/s умственная отсталость легкой степени с нарушениями поведения.
Лала Викинговна мерила давление медсестре Пугалиной, специалистке по сопровождению этапов. У Пугалиной, как и еще у медсестры (Светы?), след от самопореза на предплечье. И больные, и персонал у нас «вскрываются». Персонал «научился» у больных. Говорят, на Кошкином доме сотрудники за три года сходят с ума (замечание Элтона Трибасова).