Список обреченных
Шрифт:
— Могу я почитать окончательное ПЗ, а то я видел только предварительные результаты?
— Нет, к сожалению. У вас идет следствие. До окончания нельзя, тайна следствия. Когда будет ознакомление с делом, все увидите. Кстати, когда закончим первый блок, посмотрим предварительный результат. Там будет промежуточное заключение. Если следователь разрешит, его можно будет прочитать.
— Можно мне передать мои учебники, я не хотел бы отстать в университете.
— Да, конечно. Напишите список, я передам вашему отцу.
— А встретиться с ним можно?
— Пока точно нет. У вас первые две недели карантин. Потом с разрешения следователя. Но вы можете ему написать.
— От руки?
— Да, но письмо набьют и отправят по электронной почте.
— Спасибо. А камера всегда будет закрыта?
— Первые две недели, во время карантина. Потом посмотрим.
— Понятно, — вздохнул Дамир.
«Папа, здравствуй! — писал Дамир. — Сегодня меня перевели в коррекционное отделение. В бытовом плане здесь вполне нормально. Еда съедобная. Правда, не выпускают из камеры. Психолог сказал, что это на две недели. Чувствую себя нормально.
Сможешь мне передать мои учебники?
Как там Даша? Я ей написал. Она звонила?
Прости, что так вышло.
Дамир».
Илья Львович Константинов перечитал письмо еще раз.
— Ринат Ильясович, Дамир ничего не пишет про результат обследования. Это немного странно.
— И что это может означать?
— Все, что угодно: от самых безобидных причин до самых серьезных. Он может считать, что мы в курсе. Или слова о ПЗ могут быть вырезаны цензурой центра, поскольку это тайна следствия. Или его самого могли не посветить в результат по той же причине. Мне ведь не выдали ПЗ. Но в последнем случае он не может не знать совсем ничего, какие-то промежуточные данные ему, наверняка, известны. Судя по контексту, он надеется на скорое освобождение. Это значит, что скорее всего, по убийству ПЗ отрицательное, а по оправданию терроризма положительное, поскольку делают коррекцию. Надеется на штраф, я же его обнадежил.
— А что не так?
— ПЗ не дают. Это плохой знак. Если все чисто, обычно они так рогом не упираются. И, если бы все было чисто, он бы наверняка об этом написал.
— И что делать?
— Ждать. До окончания карантина к нему все равно никого не пустят.
Когда Илья Львович шел к машине, его телефон пикнул, сообщив о получении письма.
Адвокат не придал значения: почты всегда были мегабайты.
Он бы и дома его не открыл, если бы не тема: «ПЗ Дамира Рашитова сфальсифицировано»:
«Илья Львович, здравствуйте! — начиналось письмо. — Мы располагаем точными сведениями о фальсификации психологического заключения Дамира Рашитова. Более того, у нас есть доступ к его карте. Что вы думаете о независимой психологической экспертизе? У нас есть очень хороший английский психолог. Если Вы предпочитаете другого эксперта, напишите нам.
Лига заинтересована в том, чтобы от наших действий не страдали случайные люди.
Надеемся на сотрудничество.
С уважением,
Андрей Альбицкий».
Примерно в тоже время, на другом конце города, письмо получил еще один человек:
«Алексей Матвеевич, здравствуйте!
Сегодня юридический комитет Лиги Свободы и Справедливости будет обсуждать вашу кандидатуру на внесение в наш список. Основание: фальсификация ПЗ Дамира Рашитова.
К сожалению, улики против вас весьма серьезны, так что вероятность положительного решения очень велика.
Но вы еще можете этого избежать, если отзовете свою подпись под ПЗ и предоставите следствию настоящий результат. Это может стоить вам места руководителя Психологического Центра, но вы сохраните жизнь.
Мы готовы отложить решение на 24 часа.
Андрей Альбицкий».
За двадцать четыре часа Медынцев Алексей Матвеевич на связь не вышел.
Андрей вздохнул. Все-то они надеются, что занимают в списке последнюю строчку. Крис согласился карту посмотреть, написать свое заключение и даже выступить с ним на канале Лиги.
— А по тебе это не ударит? — спросил Альбицкий.
— Как, Анджей? Я же вам не психологический план акции сочиняю. Я помогаю невиновному. По британским законам меня даже не в чем упрекнуть.
Крис Уоррен был британским психологом, которого Андрей рекомендовал Илье Константинову.
Такой тюремный психолог был совершенно немыслим в России. Из всей одежды Крис предпочитал шорты и футболки, носил серьгу в ухе и, кроме работы в лондонской тюрьме, преподавал в Оксфорде коррекционную психологию и русскую литературу. По-русски, он говорил свободно, включая жаргон, но, как почти все иностранцы, ничего не понимал в русской жизни. Зато вечно отпускал шуточки разной степени наглости по поводу английского короля и всей его семьи, поскольку был убежденным республиканцем. Весь его имидж позволял подозревать его в нетрадиционной ориентации, однако Андрей точно знал, что последние пятнадцать лет Крис счастливо женат.
С Константиновым решили подстраховаться, он параллельно отдавал карту на анализ некоему своему психологу, который пока боялся публичности, по крайней мере, не собирался выступать на канале Лиги.
Еще через двадцать четыре часа был эфир.
— Сегодня у меня очень печальный разговор, — начал Альбицкий. — И не только потому, что наш список пополнился еще одной фамилией. А потому что мы дошли до дна в деле, которое очень хорошо начиналась. Я имею в виду психологические центры. Эта система пришла к нам из Европы и вначале те люди, которые там работали, старались быть на уровне стандартов, которые были заложены основателями. Но работать им приходилось в рамках российских законов, где слово — преступление, а свобода слова существует только в статье конституции, которую, видимо, только по забывчивости до сих пор оттуда не выкинули.
И они стали писать положительные ПЗ там, где программа выдавала, что психокоррекция не нужна. А потом извиняющимся тоном говорили, что нет по этим делам неправосудных приговоров, ведь, да, действительно осужденные говорили или писали все эти ужасные вещи, в долговременной памяти есть.
Это был их первый компромисс, первый шаг по дороге, ведущей в ад. Думаю, тогда они еще не вполне понимали, куда она ведет, эта дорога. Они еще пытались противостоять, и, если вы не политический оппозиционер, у вас была надежда на честное психологическое заключение. И первые несколько лет они приносили обществу реальную пользу: стало меньше судебных ошибок, фальсификаций ради красивой отчетности и преследований предпринимателей с целью отъема бизнеса или уничтожения конкурента.