Список обреченных

Волховский Олег

Дамир благодарно посмотрел на него.

— И ты это выучишь, Дамир, и потом расскажешь нам на камеру, — сказал Маленький.

Дамир прилежно повторил про машину Земельченко.

— Молодец, память хорошая, — похвалил Александр Филиппович.

— Там была взрывчатка? — спросил Рашитов.

Маленький вопросительно посмотрел на Глебчика.

— Нет, — сказал тот. — Следы взрывчатки не были обнаружены. Зато были испорчены тормоза.

— Запомнил, Дамир? — спросил Маленький. — Были испорчены тормоза. Что вы сделали?

— Испортили тормоза, —

покорно повторил Дамир.

— Что? Был сообщник?

Рашитов живо представил на своем месте Дашу и тут же поправился:

— Я испортил тормоза. Я один.

Честно говоря, он очень слабо представлял, как устроены тормоза и тем более, как их портить. Свой мерсик он всегда лечил у официального дилера, умея только открывать капот и заливать незамерзайку. Да и все проблемы мерсика сводились к царапинкам по сторонам бампера, нанесенным коварным дачным забором. Но проверить способности Дамира как автомеханика СБшники даже не подумали. А зачем? Дело и так неплохо сшивалось.

От прокурора Земельченко перешли к полковнику СБ Максиму Немирову. Допрос по этому делу мало отличался по форме от предыдущего с той только разницей, что на этот раз Дамир правильно вспомнил, что полковника застрелили. И даже вспомнил, почему: из мести за убийство оппозиционера Ряскина. Дело было еще на слуху.

К третьему эпизоду СБшникам надоело над ним измываться, и они сами написали его показания, скопипастив их из материалов дела и даже не позаботившись исправить ошибки.

С остальными убийствами расправились часа за два тем же способом.

Наконец, Дамира развязали, разрешили одеться и позвали подписывать бумаги. Он подписал все, не читая, и не считая листы.

После этого его милостиво проводили в туалет и даже налили стакан воды. Он ничего не ел и не пил со вчерашнего вечера.

За окном было уже темно.

— Ну все, Дамир, — сказал Маленький. — В Психологический Центр мы тебя вернуть, к сожалению, не успеваем. Ну, сам виноват, надо было сразу все подписывать. Предлагали же по-хорошему. Так что переночуешь у нас.

Душная и одновременно холодная сводчатая камера Лефортова, похожая на сундук или гроб. И снова одиночка.

Ну, и хорошо. Пусть лучше никто не видит его слезы и его отчаяние.

Дамир не мог спать. Когда он ложился, начинал задыхаться, когда садился на кровать спиной к стене, начинала кружиться голова и неумолимо хотелось лечь. Он пытался успокаивать себя: все это просто клаустрофобия, нервы, стресс, страх. Место, как место. И дышать вполне есть чем. Но помогало слабо.

Он слишком хорошо понимал, что произошло. Он слишком много читал о подобных делах в интернете. Даже, если он откажется от своих показаний, это вряд ли что-то изменит. Суд обычно смотрит на первую версию показаний и игнорирует жалобы на пытки. А это значит, что можно взять любого человека с улицы, обвинить его, в чем угодно, выбить признание, судить и расстрелять.

Сто лет назад осужденных по знаменитой пятьдесят восьмой называли «анекдотчики». Но от

анекдотчика до японского шпиона и расстрельного подвала один шаг. И он такой же анекдотчик, никогда не готовивший себя ни к какому героическому пути, просто попавший под каток. Не ему повторять заклинание о пепле Клааса, не ему заставлять свою мать молчать с колеса. Он не выбирал этот путь, он слишком слаб для этого, слишком любит себя, семью, друзей, жизнь, комфорт и удовольствия. Он был только зрителем в этом спектакле, вздыхал, аплодировал, сочувствовал героям. Вот эти, например, «настоящие смелые парни».

А тут его, не спросив, неожиданно вытолкнули на сцену в самый опасный момент.

Дамир думал о том, было бы ему легче, если бы он действительно был исполнителем Лиги и совершил все шесть убийств, в которых его заставили признаться. И ему казалось, да, легче. Он бы не зря погиб.

А сейчас он казался себе героем фильма ужасов, где какая-нибудь акула целенаправленно жрет людей. И ужас ситуации не только в боли, крови и смерти, а еще в ее перевернутости, неправильности. Не по статусу акуле есть людей, это люди едят акул.

На следующее утро его действительно перевели в Психологический Центр.

Он уже не знал, хочет ли этого. Да, окно в камере, приличный матрас, нормальная еда, прогулки во дворе, а не под крышей. Но эти люди… Как они могли? А казались добрыми и сочувствующими. Теперь будут новое ПЗ писать? С шестью убийствами?

Дамир бросился на кровать в «палате» и отвернулся к стене.

Так и пролежал, не шевелясь, и не притронувшись к еде, пока в камеру не зашел Сергей Юрьевич Волков.

Дамир никак не отреагировал ни на лязг замка, ни на звук открываемой двери, ни на шаги. Услышал, как визитер придвигает стул и садится, но так и не повернулся к нему.

— Дамир, я знаю, что вас пытали, — сказал Волков.

— Они уже не стесняются хвастаться этим, — прошептал Дамир стене.

— Только друг перед другом. Говорят, даже видео снимают. Но нам не докладывают.

— И откуда вы знаете? — спросил Дамир, нехотя повернувшись.

— У вас карта под мониторингом. Все видно.

— И как?

— Ужасно.

— И вы все знаете и молчите.

— Я не подписывал ваше ПЗ, Дамир.

— Анисенко подписывал? Такой замечательный добрый парень, — усмехнулся Дамир. — Вежливый. Обходительный.

— Он отказался подписывать и потерял работу. Медынцев подписал, главный психолог Центра. На него очень сильно надавили, сам бы он никогда не стал.

— Знаете, Сергей Юрьевич, мне это совершенно не интересно: надавили или сам побежал подбирать тридцать серебряников. Ваше ПЗ дало им зеленый свет. После него со мной можно было делать, что угодно и быть уверенным, что вы все покроете и проштампуете. Когда ждать нового ПЗ с шестью убийствами? Меня ведь за ним сюда перевели, не так ли?

— Дамир, вы поешьте. От того, что вы уморите себя голодом, никому лучше не будет. Понимаете, мы не может против них открыто бунтовать, но мы что-нибудь придумаем.