Список обреченных
Шрифт:
В десятку было половина, еще четыре — девять и даже один восемь.
Андрей вздохнул.
— С двух рук! — заметил он. — Кто-то мне писал в резюме, что он КМС.
— Я давно не тренировался, — оправдывался Женя. — Ты же мне сам запретил!
— Потому что не планировались акции с огнестрелом. А теперь планируются. Так что давай-ка каждый день сюда. И тренируй руку!
Андрей отошел к столу и взял пистолет. В правую руку, вторую положил в карман брюк. Отстрелял десять раз с вытянутой руки, почти не целясь.
— Вторая
— С двух рук точнее, — сказал Женя. — И быстрее.
— Ну, давай посмотрим.
Все в десятку. В яблочко.
— Ладно, затыкаюсь, — сказал Женя.
— Ну, почему? — спросил Андрей, перекладывая пистолет в левую руку. — Сейчас ты сможешь надо мной посмеяться.
Смеяться было особо не над чем. С левой руки в яблочко было девять из десяти. Последний выстрел угодил в девятку.
— Правая рука тоже может понадобиться, — прокомментировал Андрей. — В свое оправдание могу сказать, что у нас не очень мелкие цели. К тому же мы не такие паладины милосердия, чтобы стремиться непременно к мгновенной смерти тех, кого казним.
— У нас движущиеся цели.
— Да, сейчас потренируемся. Здесь есть и движущиеся цели. И с пятидесяти метров. Не всегда удается на двадцать пять метров подойти.
— У нас через полтора месяца планируется тренировочный лагерь в лесу. Здесь недалеко, под Прагой, — сказал Андрей, когда они покидали тир. — Буду рад тебя там видеть.
— Ну, если меня еще не обменяют на Дамира.
— Можешь не надеяться.
— Олег, у меня к тебе просьба.
Голос Медынцева был чуть не заискивающим. Давненько он не звонил. С тех самых пор, как Олегу Николаевичу пришлось уволиться из Лесногородского центра.
— Я слушаю, — сказал Штерн.
— У нас тут проблема. Дамир Рашитов, ну, который террорист, может быть, ты слышал…
— Про террориста не слышал. Про невиновного, которому вы сфальсифицировали заключение — да, конечно.
— Он отказывается от еды и ни с кем не общается, вообще не говорит ни слова.
— Неудивительно. Заявление о голодовке писал?
— Нет, просто не ест.
— И вам-то что? Если умрет, по шапке дадут?
— Могут вообще закрыть.
— А кому вы нужны с такими заключениями? Их можно и в СБ штамповать.
— Нас заставили.
— Били электрошокером, надевали на голову пакеты, руки выкручивали, иглы по ногти загоняли?
— Обещали уголовное дело. Так что не иронизируй. Близко.
— И теперь я должен разгребать ваше дерьмо?
— Ну, да, допустим, мы — гады. А ты, Олег? Если сейчас откажешься.
Олег вздохнул.
— Облегчить страдания, да? Поработать врачом из хосписа для молодого, здорового парня?
— Да. Ну, ты же волшебник!
— Что-то ты об этом не помнил, когда выгонял меня с работы.
— Олег, берешься?
— У него адвокат давно был?
— Три недели назад.
— А что так?
— Нам запретили его пускать. План «крепость». Он взял этого, Константинова.
— Понятно. Сколько дней он не ест?
— Десять.
— Ну, это еще ничего. Не смертельно.
— Он не пьет третий день.
— Ясно. Значит, пожар. Ладно, я подумаю.
— Мы тебе полставки дадим!
— Да не нужны мне ваши полставки!
Олег Николаевич положил трубку.
Решение он принял на первой минуте разговора, но надо было связаться с еще одним человеком.
Илью Львовича Константинова он знал давно, еще по работе в Психологическом центре. Адвокат ответил сразу, видимо, увидев знакомый номер.
У Дамира Олег Николаевич был уже вечером.
За окном, здесь вполне прозрачном, давно темно. Камеру освещает тусклая лампа под потолком. Здесь камеры называют «палаты». Как-то уже отвык. У него в частном кабинете, да, палаты. Целых четыре.
Дамир лежит головой к окну, лицом к стене, на визитера не отреагировал никак. Даже не шелохнулся. Маленький телевизор в ногах выключен, пульт в пыли. На столе полный чайник с водой и алюминиевая кружка. Тарелка с кашей. Нетронутой.
Штерн опустился на стул напротив кровати.
— Дамир, меня зовут Олег Николаевич. Я психолог.
Ноль реакции.
— Встать! — гаркнул охранник.
Дамир не пошевелился.
— Помолчите, — сказал Штерн. — Я сам разберусь. Оставьте нас. Мне надо поговорить с пациентом наедине.
— Он террорист.
— Да какой он террорист! — хмыкнул Олег Николаевич. — У меня тридцать лет стажа, и работать приходилось, уверяю вас с людьми, куда боле опасными.
— Но я вас запру.
— Да, естественно. Вы обязаны.
Тюремщик ретировался, и ключ в замке проскрежетал два раза.
— Дамир, надо жить, — начал Штерн. — Надо бороться. Еcли вы сдадитесь сейчас — шансов нет. Будете бороться, и шанс появится. Маленький, не спорю, но это лучше, чем ничего. Я видел вашу карту. Настоящую. Я знаю, что все убийства, которые вам приписывают, совершили другие люди. Местные психологи тоже об этом знают. Они не злодеи, Дамир, просто запуганные слабые люди.
Дамир сел на кровати. Бледен, худ, нос заострился, синяки под глазами, сухие губы.
— Но вы же тоже из них? — спросил он.
— Я частный психолог, Дамир. Раньше работал в ПЦ, но меня выгнали, потому что я отказался творить то, что они творят. Медынцев позвонил мне и уговорил взяться за ваше лечение, потому что ни с кем из них вы не хотели идти на контакт. Я такой добрый волшебник по вызову, соломинка, скорая помощь, последний шанс.
— Я болен?
— Несомненно. Видно невооруженным глазом. Посттравматическое расстройство и, возможно, клиническая депрессия.
— Вам мой отец платит?