Сплоченность
Шрифт:
— Что!.. Да ты, оказывается, жалостливая! — хихикнул Бошкин, проходя мимо нее на свой пост к гаражу. — Это еще не пытки… Рауберман хочет добиться сведений — поэтому пока не применяет всех фокусов. Завтра будет еще один допрос. Последний. Не скажет — увидишь: будет уже не Поддубный, а обрубок.
Она гневно взглянула на Бошкина, сказала:
— Звери… Разве можно так мучить?..
— Тс-с-с… Нашлась жалельщица! А что с ним нянчиться?.. Еще стереги его, мерзни на посту. Ну, завтра конец…
Надя схватила ведра и шаткой, неровной походкой поспешила от колодца. Что сделать, чтобы положить конец Сергеевым мукам? Она без раздумий кинулась бы на Бошкина, на Раубермана, на всех этих
— Видела? Ай-ай… Как человека калечат, — сказал ей Никодим, когда она подошла к столовой и стала выливать воду в большую бочку, стоявшую у крыльца.
— Рвут в клочья, а мы только охаем, — дрожащим голосом ответила Надя, сурово посмотрев на Никодима. — Нет у нас сердца, нет совести. Позор! Нам стыдно будет в глаза людям глядеть, если узнают, что мы были здесь, все видели и только скулили.
— А что мы можем сделать? Тут и себя недолго погубить.
— Вы только о себе и думаете. Иначе бы рассуждали, не были бы вы здесь и жена с детьми были бы живы.
— Ты на мою болячку не наступай. От самою себя хватает, в уголь перегорело уже все внутри, — оборвал Никодим и, помолчав, добавил: — Если уж ты такая шустрая, так научи, что делать. Не думай обо мне худо, я уже выплакал свое горе и стал теперь злой, на все готовый. Я тоже хотел бы удрать отсюда…
Надя как-то по-новому взглянула на Никодима и, вскинув ведра на руку, первая двинулась с места. Молча, не обменявшись друг с другом ни словом, они наносили воды, дров и только после этого, получив разрешение у повара, пошли отдыхать. Никодим взобрался на повозку, а Надя прилегла в углу под навесом, на охапке соломы. Она не пошла ночевать на веранду, ей стало страшно оставаться там после вчерашней ночи: она боялась, что туда снова притащится Бошкин.
Никодим не находил себе покоя. Надя не видела его в темноте, но слышала, как он то и дело тяжело вздыхал, ворочаясь на повозке с боку на бок. «Проняло, наконец, — думала Надя. — В уголь перегорело, говорит, все внутри. Ну и хорошо, что допекло. Таких только горе переделать может. Бежать теперь хочет… Что ж, для тебя это уже шаг вперед, а для меня — не выход. Бежать я хочу только с Поддубным…» И в то же время другой голос, молчавший до сих пор, заспорил: «Мало ли ты чего хочешь! Что пользы в твоих желаниях? Вот пройдет ночь, наступит день, Поддубного поведут на площадь и повесят. А ты будешь смотреть на все это и по-прежнему носиться со своими желаниями, планами». «Нет, неправда, — гневно возразил первый голос. — Не бывать этому, нельзя допустить… Нужно сейчас же встать, пойти к гаражу, убить Бошкина и освободить Поддубного». «Не горячись, поспешишь — только хуже и тебе и Поддубному будет, — насмешливо перебил второй голос. — Ночью охрана усилена. Видишь, у крыльца часовой? Вот к нему первому и попадешь в руки…»
Мысли, мучительные и неотвязные, вконец утомили ее, и она незаметно уснула.
11
Партизаны стояли вокруг Калиновки: в лесу у Заречья, в карьерах кирпичного завода, в кустарниках вблизи аэродрома. Они притаились в укрытиях и с нетерпением поглядывали в небо, прислушивались — скорее бы самолеты, сигнал, скорее бы ринуться на город.
— Ах, беда, еще сорок пять минут ждать, — говорил Злобич не то себе, не то Камлюку и Струшне, переминаясь с ноги на ногу. — Который у вас час, Кузьма Михайлович? Мои, кажется, отстают.
— Что ж, давай сверим. — Камлюк взглянул на свои часы, сверил время и прибавил: — Ты успокойся, Борис, все будет в порядке.
— Трудно сказать, как оно будет… Напрасно мы не договорились, чтобы самолеты прилетели раньше. — Злобич слегка вздохнул. —
Его взгляд был прикован ко двору исполкома, где, как говорили Платон и Ольга, находятся Надя и Сергей. Этот двор так недалеко от них — вон он виднеется из-за прибрежного кустарника, — кажется, на крыльях туда полетел бы сейчас.
Так же пристально смотрели на город и Камлюк со Струшней. Они, вместе со всем штабом, находились при бригаде Злобича. Не случайно они выбрали себе командный пункт именно здесь — отсюда, с пригорка на краю Заречья, удобнее всего было наблюдать за Калиновкой.
Неподалеку, вдоль реки, расположились цепи партизанских подразделений. Они так замаскировались в зарослях, что не видны были даже с командного пункта.
Вокруг стояла необычайная тишина. Было слышно, как лист, цепляясь за ветки, шуршит, падая на траву. Доносилось журчание речной волны, обмывающей поникшие прибрежные лозняки. Каждый малейший шорох невольно привлекал к себе внимание.
Вскоре утренняя тишина была нарушена отзвуками фронтовой канонады. Сперва отзвуки эти были редки и глухи, затем постепенно стали нарастать и крепнуть. Чувствовалось, что фронт совсем близко, за ночь он еще придвинулся к Калиновке.
На пороге волнующие события: последние бои на территории района, полное освобождение его, встреча с Советской Армией. Скоро начнется новая жизнь. Как сложится она для тех, кто боролся во вражеском тылу? Как сложится она для него, Злобича?
Камлюк и Струшня имеют от Центрального Комитета и белорусского правительства точные установки относительно подбора кадров для восстановительных работ. Вчера вечером они вместе с Корчиком и Мартыновым специально занимались этим вопросом, всесторонне обдумывали его. Все у них рассчитано, предусмотрено. На каждый участок политической, административной и хозяйственной работы намечен руководящий работник. С первого же дня после прихода Советской Армии необходимо начать восстановление организованно и планово. По этой наметке в районе должны остаться почти все вожаки и активисты партизанского соединения. Злобича назначили на должность директора Калиновской МТС, но он попросил Камлюка не трогать его, так как хочет пойти в армию, на фронт.
Большая часть партизан вольется в действующую армию. Пути-дороги этих людей будут еще и длинные и сложные. Война еще не кончилась, она в самом разгаре. Впереди еще много тяжелых боев: надо завершить освобождение всей советской земли, надо спасти из неволи многие народы мира, надо уничтожить агрессоров и разбросать семена счастья и свободы, братства и мира. Все это со славой совершит Советская Армия. Уже слышна ее мощная, победоносная поступь. Она идет от стен Москвы и Сталинграда, собирая под свои знамена новые и новые армии бойцов. И радостно сознавать, что деятельное участие примут в нем и партизаны Калиновщины. Среди них будет и он, Злобич. На мгновение ему представилось, как он становится танкистом — возвращается к своей прежней военной специальности, как командует фронтовым подразделением, водит боевые экипажи на укрепления врага.
Да, впереди много путей-дорог, завтрашний день волнует, но пока еще надо заканчивать сегодняшние дела. Вот скоро прилетят самолеты, и при их поддержке начнется бой. Как он пройдет? Все ли как следует учтено и рассчитано?
Из глубокого раздумья Злобича вывел Камлюк.
— Давай, Борис, пройдемся по берегу, — сказал он, тронув его за плечо, — поглядим, как твои отряды подготовились к переправе.
— Пожалуйста, — живо отозвался Злобич и первым двинулся вперед. — Поехали.
— На своих на двоих, — улыбнулся Камлюк.