Сплошные прелести
Шрифт:
— Вы не говорили дяде, что собираетесь к Дрифилдам?
— Нет, я просто вышел пройтись и вдруг решил заглянуть.
Конечно, это было довольно далеко от истины, однако я не собирался объяснять мистеру Галовею, что я совсем уже взрослый, а дядя никак этого не поймет и не прочь удержать меня от встреч с людьми, которые ему не по вкусу.
— Без крайней необходимости я, на вашем месте, ничего бы не стал говорить. Дрифилды люди вполне достойные, но дядя ваш не совсем их одобряет.
— Знаю, — ответил я. — Такой вздор.
— Они, конечно, простоваты, но пишет он отнюдь не плохо, а если вспомнить, кем он только не был, то поразительно, как это он вообще пишет.
Я был рад: все стало
Покровительственный тон, в котором помощник викария говорил о том, кто ныне признан крупнейшим из мастеров поздневикторианского романа, должен вызвать улыбку. Но весь Блэкстебл придерживался такого тона. Однажды нас пригласили на чай к миссис Гринкурт; к ней приехала кузина, высококультурная жена оксфордского профессора. Эта миссис Энком, непоседливая дамочка с наморщенным лбом, очень нас удивила своей короткой стрижкой и юбкой, доходившей лишь до верха тупоносых ботинок. Это был первый экземпляр Новой женщины, появившийся в Блэкстебле. Мы были ошеломлены и заняли оборону, ибо робели перед ее избыточно интеллектуальным видом. (Потом ее вышучивали, а дядя говорил тете: «Ну, дорогая, благодарение богу, ты не умничаешь, во всяком случае, это меня не коснулось»; тетя же, впав в игривое настроение, надевала поверх своих туфель мужнины шлепанцы, согревавшиеся у огня, и говорила: «Погляди, я новая женщина». И все в один голос заключили: «Миссис Гринкурт особа очень странная, не знаешь, чего от нее ждать. Но ведь она не совсем…» — отец ее торговал фаянсом, а дед был фабричным рабочим, и это ей не прощалось.)
Но всем было интересно послушать, как миссис Энком говорила о своих знакомых. Мой дядя кончал Оксфорд, но, о ком ни спрашивал, все как будто бы перемерли. Миссис Энком была знакома с миссис Хэмфри Уорд и восхищалась «Робертом Элсмером». Дядя считал книгу непристойной и удивился, что мистер Гладстон, как-никак называвший себя христианином, нашел для этой вещи сочувственные слова. Разгорелся спор. Дядя утверждал: эта книга ведет к шатанию умов и внушает людям идеи, без которых им будет только лучше. Миссис Энком отвечала: вы не думали бы так, если б знали миссис Хэмфри Уорд, а это возвышенная натура приходится племянницей мистеру Мэтью Арнолду, и, как ни расценивать книгу (а миссис Энком не таила, что там есть главы, которые, по ее мнению, следовало изъять), написана она, безусловно, из самых высоких побуждений. Миссис Энком была также знакома с мисс Броутон, — она из очень хорошей семьи, и остается удивляться, почему такие книги пишет.
— Я не вижу в них вреда, — сказала миссис Хейворт, докторша, — и читаю их с удовольствием, особенно «Красна, как роза».
— А вы согласны, чтоб ее книги попали в руки вашей дочери? — спросила миссис Энком.
— Может, не сейчас, — отвечала миссис Хейворт. — Но когда выйдет замуж, я не стану возражать.
— Тогда вам должно быть интересно вот что, — сказала миссис Энком, — прошлую пасху я провела во Флоренции и познакомилась там с Уйдой.
— Это совсем другое дело, — возразила миссис Хейворт. — Не могу поверить, чтобы приличная женщина стала читать книги Уйды.
— Я прочла одну из любопытства, — сказала миссис Энком. — Должна сказать, такого скорей можно ожидать от француза, чем от английской леди.
— Но, насколько я знаю, она действительно не англичанка. Все говорят, ее настоящее имя — мадемуазель де Лараме.
И тогда мистер Галовей упомянул про Эдварда Дрифилда.
— Вы знаете, у нас тут живет писатель, — сказал он.
— Мы не очень-то им гордимся, — добавил майор. — Он сын управляющего старухи Вулф и женат на официантке.
— Писать он умеет? — опросила миссис Энком.
—
— С ним Вилли дружит, — сказал дядя.
Все повернулись ко мне; стало очень неудобно.
— Летом они вместе катались на велосипеде, а когда Вилли уехал в школу, я взял в библиотеке книжку — посмотреть, что это за писатель такой. Прочел часть и сразу отправил назад. И написал суровое письмо библиотекарю. Я был весьма доволен, когда он снял эту книгу с выдачи. Будь она моя, я бы, не задумываясь, кинул ее в плиту.
— Я тоже пролистал одну из его книг, — вставил доктор. — Она меня заинтересовала, ведь действие происходит в здешней округе и можно распознать кое-кого из местной публики. Но не скажу, чтоб мне понравилось: по-моему, в книге излишек грубости.
— Я ему указывал на это, — сказал мистер Галовей, — а он ответил, что матросы из Ньюкасла, и рыбаки, и батраки не ведут себя как леди и джентльмены и язык у них другой.
— А зачем писать о таких вот людях? — вопросил мой дядя.
— И я это говорю, — заметила миссис Хейворт. — Все мы знаем, на свете есть грубые, дурные и порочные люди, но не пойму, чего ради нужно о них писать.
— Я его не защищаю, — отвечал мистер Галовей. — Я просто передаю его собственное объяснение. И еще, конечно, он ссылается на Диккенса.
— Диккенс ни при чем, — сказал дядя. — Кто станет возражать против «Пиквика»?
— На мой взгляд, тут дело вкуса, — сказала тетя. — Я всегда считала Диккенса очень грубым, и я не желаю читать про людей, которые не умеют правильно говорить. Честно сказать, хорошо, что сейчас погода плохая и Вилли не может ездить с мистером Дрифилдом — не из тех он людей, с которыми Вилли стоит поддерживать отношения.
Мы с мистером Галовеем оба уставились в пол.
Глава девятая
Как только позволяли размеренные рождественские торжества, я отправлялся в домик рядом с молельней конгрегационалистов. У Дрифилда всегда можно было застать Лорда Джорджа, а часто и мистера Галовея. Наш с ним заговор молчания сделал нас друзьями; встречаясь у нас или в церкви, мы обменивались многозначительными взглядами. Не упоминая о своей тайне, мы радовались ей; пожалуй, обоим приносило немалое удовлетворение водить дядю за нос. Но однажды мне пришло в голову: а ну как Лорд Джордж, встретивши дядю в городе, походя упомянет, что часто видит меня у Дрифилдов.
— Как быть с Лордом Джорджем? — спросил я у мистера Галовея.
— О, с ним я все уладил.
Мы перемигнулись. Лорд Джордж стал мне нравиться. Поначалу я был с ним сдержан и подчеркнуто вежлив, но он не сознавал, видимо, разницы в нашем социальном положении, и мне пришлось сделать вывод, что моя надменная обходительность не поставит его на место. Всегда добродушный, бодрый, неугомонный, он отпускал по моему адресу шуточки в своем любимом стиле, а в ответ я пользовался школьным остроумием; все это веселило других и располагало меня к Лорду Джорджу. Он вечно похвалялся своими широкими планами, но мирно сносил мои реплики насчет его несообразных фантазий. Меня развлекали его анекдоты про тузов Блэкстебла, изображавшие их в забавном свете, а когда он передразнивал их, я покатывался со смеху. Был он шумлив и вульгарен, одевался по моим понятиям безобразно (я не бывал в Ньюмаркете и не видел тренеров, но именно таким представлял костюм ньюмаркетского тренера); за столом держал себя отвратительно; но возмущал меня все меньше и меньше. Каждую неделю он вручал мне «Пинк Ан», который я тщательно свертывал в трубку, приносил домой в кармане пальто и прочитывал у себя в спальне.