Сплошные прелести
Шрифт:
К Дрифилдам я всегда уходил из дому после чая и всякий раз пил чай также у них. После Тед Дрифилд пел шуточные песенки, аккомпанируя себе то на банджо, то на пианино. Целый час пел он, всматриваясь в ноты близорукими глазами, улыбался и был рад, когда мы подхватывали припев. Потом играли в вист. Играть я выучился дома чуть не ребенком, когда вместе с дядей и тетей проводил за вистом долгие зимние вечера. Дядя всегда играл с болваном, игра велась, само собой, не на деньги, тем не менее, когда мы с тетей проигрывали, я забивался под стол и долго ревел. Тед Дрифилд не играл в карты, говоря, что ничего в них не смыслит, и когда мы начинали, садился к огню и с карандашом в руке читал какую-нибудь из книг, присланных из Лондона на рецензию. Я раньше не пробовал играть вчетвером и, конечно, играл плохо,
Час-другой в этой жаркой, тесной, прокуренной комнате, где я бывал почти ежедневно, пролетал молниеносно, и с приближением конца каникул меня охватывало уныние при мысли, что следующие три месяца придется проскучать в школе.
— Как нам быть-то без вас, — говорила миссис Дрифилд. — Останется играть с болваном.
Было приятно, что мой отъезд нарушит игру. Готовя уроки, приятно ли думать, как там в комнатке все развлекаются, будто меня и не существует.
— Надолго вас отпустят к пасхе? — спросил мистер Галовей.
— Недели на три.
— Так мы отлично проведем время, — сказала миссис Дрифилд. — Погода должна установиться. По утрам можно будет прокатиться на велосипеде, после чая — вист. Вы уже сделали успехи. А если на ваши пасхальные каникулы станем играть раза три-четыре в неделю, то вам после не страшно будет сесть за карты с кем угодно.
Глава десятая
Вот и кончился триместр. В отличном настроении сошел я с поезда в Блэкстебле. Я немного подрос. Сшил себе в Теркенбери голубой шерстяной костюм, очень элегантный, и купил новый галстук. К Дрифилдам я решил пойти, лишь успею проглотить чай, и был полон надежды, что извозчик вовремя доставит багаж и мне удастся надеть новый костюм. В нем я выглядел совсем взрослым. На ночь я уже стал мазать вазелином верхнюю губу, чтобы росли усы. На пути к дому я оглядел переулок, где жили Дрифилды, — вдруг их увижу. Хотелось зайти и поздороваться, но я знал — по утрам Дрифилд пишет, а миссис Дрифилд «непрезентабельна». У меня было что рассказать им. Я выиграл забег на сто ярдов и занял второе место в барьерном беге. Задумал к лету получить награду за сочинение, для чего собирался на каникулах подзубрить историю Англии. Несмотря на восточный ветер, небо голубело, в воздухе чувствовалась весна. Краски были словно начищены ветром, а очертания проступали четко, будто выведенные свежим пером, так что главная улица напоминала картину Сэмюэла Скотта, тихую, наивную, уютную — так я вижу ее теперь, а тогда она казалась мне просто главной улицей Блэкстебла. Дойдя до железнодорожного моста, я заметил неподалеку несколько строящихся домов.
«Ей-богу, Лорд Джордж своего добьется», — отметил я про себя.
На дальнем лугу резвились беленькие телята. Вязы как раз начинали зеленеть. Я вошел через боковую дверь. Дядя сидел в своем кресле у камина и читал «Таймс». Я окликнул тетю, и она, разволновавшись, с красными пятнами на высохших щеках, обняла меня своими старушечьими руками. И произнесла все положенные слова: «Как вырос!» и «Скажите на милость, у него скоро усы вырастут!»
Я поцеловал дядю в лысый лоб и стал спиной к огню, расставив ноги; я был совершенно взрослый и взирал на все свысока. Тут же я пошел наверх поздороваться с Эмили, потом в кухню, пожать руку Мэри-Энн и, наконец, в сад — поприветствовать садовника.
Когда я с охотой сел за обед, а дядя принялся разрезать баранью ногу, я спросил тетю:
— Ну, что случилось в Блэкстебле, пока меня не было?
— Ничего особенного. Миссис Гринкурт ездила на полтора месяца в Ментону, но уже несколько дней как вернулась. У майора был приступ подагры.
— А твои друзья Дрифилды улепетнули, — добавил дядя.
— Что, что?! — вскричал я.
— Улепетнули. Собрали пожитки и однажды вечером уехали себе в Лондон. Всему городу задолжали, не оплатили ни за дом, ни за обстановку. Гаррису, мяснику, остались должны чуть не тридцать фунтов.
— Какой ужас, — сказал я.
— Уже это дурно, — сказала тетя, — но, оказывается, они не заплатили за три месяца своей служанке.
Я был сражен. На душе стало скверно.
— Надеюсь, отныне ты станешь умнее, — сказал дядя, — и воздержишься от общения с теми, кого мы с тетей считаем неподходящей для тебя компанией.
— Как тут не пожалеть всех этих лавочников, которых они обманули.
— Те получили по заслугам, — возразил дядя. — Подумать только — кому открыли кредит! Мне казалось, любому ясно — это авантюристы.
— Всегда удивлялась, зачем они сюда приехали.
— Просто хотели пыль в глаза пустить и, наверно, думали — раз их тут знают, то легче будет получить кредит.
Такое доказательство показалось мне не очень-то веским, но сил спорить у меня уже не было.
При первой возможности я спросил у Мэри-Энн, что она думает про случившееся. К моему удивлению, она расценила все не так, как дядя с тетей.
— Всех обвели вокруг пальца, — ухмыльнулась она. — Тратились почем зря, а все думали, что денег у них полно. И от мясника им всегда челышко, а если на поджарку, так обязательно вырезка. И спаржа, и виноград, и что душе угодно. Во всех лавках им в долг давали. Что за дураки!
Но это она явно говорила о лавочниках, а не о Дрифилдах.
— А почему им удалось сбежать так незаметно?
— Все про то гадают. Выходит, Лорд Джордж помог. Ну как им вещи на станцию оттащить, кабы не он со своим тарантасом?
— А он что?
— Говорит, для него это как гром с ясного неба. Такое поднялось в городе, когда вышло наружу, что Дрифилды смылись! Смех берет. Лорд Джордж словно не знал, что они протратились, уверяет, удивлен не меньше других. А я ни на столечко его словам не верю. Все знают про него с Рози, пока она была незамужняя, и еще неизвестно — это между нами, — на том ли дело кончилось. Поговаривают, ее вместе с ним прошлым летом в поле замечали, а дома-то у них он вечно пропадал.
— Но как же выяснилось про Дрифилдов?
— Ну вроде так. У них служила девушка, и они отпустили ее ночевать к матери, но сказали, чтоб утром к восьми пришла назад. Вернулась она, а войти не может. Стучит, звонит — никто не отворяет. Она к соседке, спрашивает — как быть, та говорит — надо бы в полицию обратиться. Привели сержанта, он стучит, звонит, но и ему не отворяют. Спрашивает он девушку — уплочено ли ей? Нет, она говорит, уже за три месяца. А он тогда говорит, — точные его слова, — от долгов они смылись, вот что сделали. А как в дом попали, видят: всю одежду увезли до последней тряпки, и книги, их у Дрифилда, сказывают, невесть сколько было.
— И с тех пор ничего о них не слышно?
— Ну не совсем. Где-то через неделю девушка та получила из Лондона письмо, открывает, а письма там и нет, только почтовый перевод, как раз сколько за три месяца ей причиталось. И я тебе скажу, оно по-честному — не бросить бедную девушку на бобах.
На меня эти факты подействовали намного сильнее, чем на Мэри-Энн. Я был юноша крайне респектабельный. Читатель не мог не заметить, что я принимал условности своего сословия точно законы природы, и хоть по книгам несметные долги представлялись мне романтикой, а кредиторы и ростовщики вжились в мои фантазии, я все-таки считал низким и мелочным не платить по счетам лавочников. Было конфузно, когда в моем присутствии обсуждались Дрифилды, если же их называли моими друзьями, я говорил: «Ах, оставьте, я их едва знал». Если же спрашивали: «Но ведь они были самого простецкого пошиба?» — я отвечал: «Что ж, в конце концов, это не Версаль, они ведь ничего особенного из себя не воображали». Бедный мистер Галовей был изрядно расстроен.